ЖЗЛ
Ростропович. Штрихи к непарадному портрету
Редакция
журналист
Санкт-Петербург
763
Ростропович. Штрихи к непарадному портрету
Мстислав Ростропович

«Желая или не желая того, но Ростропович своими сенсационными и не без налета театральности поступками всегда оказывается в центре общественного внимания. В молодости он высаживается в Арктике, чтобы играть там полярникам на виолончели под аккомпанемент баяна; в зрелую пору он остается верен себе: его видят на похоронах А.Тарковского, играющим на церковной паперти; он мчится в Берлин, и его виолончель звучит там на развалинах знаменитой стены; весной 1991 года свадьба его дочери Ольги в Париже оказывается самой блистательной свадьбой сезона – с сарафанами и кокошниками, изготовленными знаменитейшим модельером, а в августе того же года, узнав о путче в Москве, Ростропович, бросив все, прилетает туда, чтобы разделить ночное бдение защитников Белого дома...»

«МСТИСЛАВ!»

Встреч было много, и потому расскажу об особо запомнившихся.

Как-то меня, студентку-пианистку, приятель-скрипач познакомил с виолончелистом Ростроповичем. Сорок четвертый год, Москва, чахлый садик перед консерваторией, где студенты обычно назначают друг другу свидания. Подходит высокий, немножко нескладный юноша. Мы все тогда, в конце войны, одеты были одинаково плохо. Но и на общем фоне он выделялся бросающейся в глаза бедностью: ушанка не ушанка – малахай какой-то, рукава пальтишка не дотягивали до кистей.

– Соня, познакомься. Слава Ростропович.

– Мстислав. Мстислав, а не Святослав, – уточнил тот. Это был явный намек на входившего в известность Святослава Рихтера.

Ростропович с забавной картавостью, эмоционально жестикулируя, заговорил о недавнем концерте – запросто, словно вернулся к прерванному разговору.

Через год Святослав Рихтер и Мстислав Ростропович сойдутся на Всесоюзном конкурсе музыкантов-исполнителей, где разделят первое место. Рихтеру будет тридцать, Ростроповичу – восемнадцать.

ПАМЯТНЫЙ АБЗАЦ

14 октября 1947 года молодой виолончелист вышел на сцену Большого зала Ленинградской филармонии. По тому, как он неестественно держался, чувствовалось: сильно волнуется. А между тем он только вернулся из Праги, где стал лауреатом международного конкурса, устроенного на Всемирном фестивале молодежи и студентов. Виолончель Слава нес, выставив перед со-бой – как щит. Мы с ним однажды вспоминали тот концерт, и он усмехнулся:

– Да, у меня была такая привычка.

Когда Ростропович заиграл, я встрепенулась: как ярко, как обворожительно и неожиданно! Два дня спустя газета «Вечерний Ленинград» опубликовала мою рецензию на концерт лауреатов пражского фестиваля: скрипача Когана, кларнетиста Рогинского, пианиста Каплан. Один абзац посвящен был Славе.

«Самое яркое впечатление оставляет виолончелист Мстислав Ростропович. Он умеет до предела использовать выразительные возможности виолончели – этого самого “певучего” струнного инструмента. Ученик известного педагога профессора Козолупова, Ростропович воспринял в школе своего учителя полную свободу владения инструментом и умение подчинить все технические средства художественному замыслу. В той глубине и серьезности, с которой молодой музыкант подходит к трактовке произведений Чайковского, Баха, Прокофьева, сказывается многообразие его художественных интересов...»

НОЧЬ С РОСТРОПОВИЧЕМ

В середине 60-х я задумала издать книгу бесед с крупными музыкантами. Предложила поучаствовать и Ростроповичу; он как раз приехал в Ленинград с премьерой Второго виолончельного концерта Дмитрия Шостаковича. Слава согласился не раздумывая, и – сразу к делу:

– Где мы сможем побеседовать?

– Можно у меня дома.

– Вот и хорошо, после премьеры и поедем.

Концерт с многократными бисами завершился около полуночи. В машине я спохватилась: «Батюшки, чем же я его буду кормить?!» У меня, как у всякой деловой женщины, хозяйство на последнем месте. Слава Богу, кое-что съестное в доме нашлось, даже полторта. Слава умял все это, не заглядывая, что в тарелках. Он ел и беспрерывно рассказывал, а рассказчик он изумительный, мне и вопросы-то не потребовалось задавать. Когда Ростропович умолк, уже начало светать.

– Ну, мне надо идти.

Мы с мужем отвезли его на машине к дому на Петровской набережной, где он остановился у друзей. Въезжая во двор, услышали:

– А черт! Мне ж еще позаниматься надо – послезавтра в Москве концерт.

Слава ушел, а я предложила мужу:

– Давай немного подождем. Интересно, будет он музицировать?

Через несколько минут из открытого окна послышались первые аккорды.

СТРОПТИВЫЙ МУЗЫКАНТ

Я навестила Ростроповича в его московской квартире на улице Неждановой. В связи с вопросами творческого характера – тогда я писала книгу о Дмитрии Шостаковиче.

В тот день Галина Павловна, кажется, вернулась с гастролей – в коридоре стояли нераспакованные чемоданы. Надо отдать должное такту Вишневской. Она почти всегда, приветливо встретив гостя, удалялась либо к себе в комнату, либо на кухню, и тем самым давала понять: вы пришли к Славе и по делу, не буду вам мешать.

Кстати, поначалу могло казаться, что у брака Ростроповича с Вишневской есть основания быть недолговечным. Так часто случается, когда сходятся два талантливых человека с сильными характерами. Тут случай особый. Их удивительный союз в тяжких испытаниях, выпавших на долю супругов, только крепчал, в чем в большей степени, мне думается, заслуга Галины Павловны.

Слава пригласил меня в кабинет. Долго со свойственным ему темпераментом показывал и нахваливал диковинный комод, привезенный им из Сибири. Потом неожиданно подошел к окну и, глядя в никуда, сказал:

– Не дают играть!

Ростропович с Вишневской приютили у себя на даче в Жуковке Солженицына. Ростропович написал открытое письмо в защиту опального писателя, подписал вместе с Сахаровым обращение в Верховный Совет СССР об амнистии осужденным за убеждения и об отмене смертной казни. Его выгнали из Большого театра. Министр культуры Фурцева пообещала лишить зарубежных гастролей, на что строптивый музыкант отреагировал в свойственной ему манере:

– Я и не знал, что выступать на родине – наказание!

– Сонечка, мне не дают играть! – говорил он мне тогда.

Я попыталась успокоить, приводила в пример Шостаковича:

– Дмитрия Дмитриевича тоже преследовали. Ему тоже было плохо, может быть, даже хуже, чем вам. Потерпите, все встанет на свои места.

– Да, но я ведь не композитор, который может писать в стол! Я должен играть, я не могу не играть!

Галина Павловна позвала нас на кухню, и Слава сменил тему разговора – на бытовую.

Чем закончились гонения на Ростроповича и Вишневскую, известно – вынужденным выездом за границу, а после безосновательным лишением их советского гражданства.

Пройдут годы и изгнанников пригласят в обновляющуюся Россию, и Слава, будучи в Москве, публично сформулирует свое жизненное кредо: «Совесть – это самая удивительная сила для творчества».

«ЧУЖОГО ГОРЯ НЕ БЫВАЕТ...»

Тяжело заболел мой младший сын. Я повезла его в Москву, в клинику. Жила у приятельницы. Возвращаюсь как-то из клиники, приятельница говорит:

– Тебе звонил Ростропович.

– Что?!

Ростропович жил за границей. Мы с ним не переписывались. Не потому, что он персона нон грата, а... не настолько близкими друзьями мы были, чтобы переписываться. И вдруг – звонок! Да еще по адресу, о котором он понятия не имел. Но это же Ростропович! Узнав о моей беде, он позвонил по моему домашнему телефону. Ему не ответили. Позвонил в Ленинградское отделение Союза композиторов. Там сказали, что, где я, они не знают, но могут дать номер телефона моего старшего сына. Дальше все просто.

– ... Мстислав Леопольдович спрашивал, вернешься ли ты к ночи. Ему необходимо с тобой поговорить.

– Сонечка, – сказал, дозвонившись до меня, Ростропович, – за границей пока еще лечат лучше. Не могли бы вы прислать результаты обследований?

Слава все устроил: договорился с одной из лучших английских клиник, оплатил все расходы, связанные с поездкой моего сына и сопровождавшей его жены за рубеж. Из всех своих гастрольных поездок – из Индии, из Австралии, еще Бог знает откуда – звонил в Лондон – узнать, как обстоят дела. Но и заморская медицина оказалась бессильной перед прогрессирующей болезнью. Домой моему мальчику нужно было возвращаться в сопровождении медицинской сестры. Ростропович нанял сестру – на свои деньги. Но – до границы с СССР, дальше советские власти не разрешили...

С тех пор, чтобы мне про Ростроповича не говорили, мое отношение к нему неизменно. Я и за книгу-то о нем долго не бралась из боязни быть необъективной.

В Вашингтоне, в гостях у Ростроповича, я не удержалась:

– Слава, вы так поступили!..

– А разве могло быть иначе?! Вы помните сорок седьмой год, вашу рецензию в «Вечерке»? Кто первый про меня хорошее слово сказал?

– Ой, я и забыла о ней! Да и про вас в рецензии той, кажется, было всего несколько строчек.

– А я ничего не забываю. Ничего – ни хорошего, ни плохого...

У РОСТРОПОВИЧА В ВАШИНГТОНЕ

Меня пригласили прочитать цикл лекций в Эванстоунском университете, что под Чикаго. Я и прежде, бывая в Соединенных Штатах, звонила Ростроповичу, но все не везло – каждый раз он где-то гастролировал. А тут трубку снял сам. Это было, мягко говоря, неожиданно – при наличии-то секретарей! Но Ростропович – это Ростропович, снобизма в нем ноль.

– О, Сонечка! Вы где? Нам надо увидеться! Приезжайте ко мне – обязательно! Мы с Галей будем рады. Такого-то числа у меня концерт в Кеннеди-центре – буду дирижировать. Вы сможете послушать Брукнера. А еще лучше будет, если поприсутствуете на репетиции...

Он говорил словно с близким другом, которого не слышал и не видел целую вечность. Разве я могла отказаться?

На следующий день мне передали, что Слава звонил мне – он заказал билет от Чикаго до Вашингтона и обратно, объяснил, куда следует обратиться, он прекрасно понимал, что с деньгами у меня туго, что больших денег на подобное путешествие не предвидится вообще. Он всегда продумывал все до послед-ней мелочи.

К тому времени Ростропович и Вишневская уже твердо стояли на ногах, обзавелись недвижимостью в разных странах, там, где им хотелось жить и была возможность устроить надежные гнезда. Купили квартиру в Париже – целый этаж. В Лозанне, в Лондоне. В Олдборо, в той же Англии, где жил их друг композитор Бриттен и где проводились фестивали музыки Бриттена с его и их участием, купили дом. Чтобы быть поближе к родине, приобрели дом в Финляндии, в Лаппенранта – вблизи советской границы.

Когда Галина Вишневская завершала оперную карьеру, чтобы облегчить жене расставание со сценой, Мстислав Ростропович купил на севере штата Нью-Йорк четыреста гектаров земли – там природа напоминает Подмосковье. По собственному проекту построил дом в русском стиле и назвал имение Галино, под этим названием оно и значится в американских географических справочниках.

Он мне рассказывал, как все это проделывалось в тайне от жены, как под липовым предлогом повез ее впервые туда. Галина Павловна, правда, потом мне призналась по секрету, что все тайны эти ей были хорошо извест-ны, но она старательно делала вид, что ни о чем не подозревает.

Слава звал меня в это поместье, но такую роскошь я себе позволить не могла. Я счастлива была уже тем, что смогла три дня погостить у них в Вашингтоне.

В Вашингтоне Ростроповичи сперва приобрели небольшую квартирку в трех минутах ходьбы от Кеннеди-центра – опорной базы Вашингтонгского симфонического оркестра, главным дирижером которого Мстислав Леопольдович был в ту пору. Потом прикупили вторую, и получилось жилье на весь этаж.

Центральная, самая большая комната, у них увешана картинами русских мастеров: Рокотов, Левицкий, Венецианов, Шишкин. Собранные Ростроповичем картины позднего Репина позволяют по-новому оценить этот период в жизни художника, считавшийся бесплодным. Галина Вишневская «специализируется» на собирании русского фарфора, хрусталя – от елизаветинских времен до двадцатого века.

Когда Слава повел меня показывать квартиру, я подумала: тут можно заблудиться! А он не без гордости говорил:

– Все здесь сделано моими руками! Что, не верите? Идемте покажу!

И показал мне чулан, набитый слесарными и столярными инструментами. Настоящая мастерская мастерового!

– Могу показать, что и как делается, пожалуйста. Я дома все делаю сам.

В квартире две кухни. Вероятно, потому что квартиры-то было две. Кухни-столовые, далекие от нашего представления о кухнях. За три дня домработницы я в доме не приметила. Галина Павловна готовит сама.

Поселили меня в гостевой. В свободное от постояльцев время Слава использует ее по другому назначению. Большой письменный стол был завален деловыми бумагами. Я заглянула в них. И поняла, насколько Ростропович загружен. У него все расписано на два-три года вперед, каждый день. По часам!

РАБОЧИЙ ДЕНЬ РОСТРОПОВИЧА

Идем на репетицию. Слава сунул под мышку газету: «Один оркестрант просил принести». По дороге я его спрашиваю:

– Русских у вас в оркестре много? – зная Ростроповича, спрашиваю в надежде на положительный ответ. Оркестра я еще не видела, но мне известно, что многие эмигрировавшие из Советского Союза музыканты без работы.

– Нет, русских мало.

– Почему? – недоумеваю.– На кого им, бедным, надеяться, если не на вас.

– Я ничего не могу поделать.

– Как же так, Слава! – Я бесцеремонна, я считаю, что с Ростроповичем дипломатничать не надо. И он терпеливо объясняет, как производится набор в оркестр. Конкурс в три тура, в первых двух главный дирижер участия не принимает, третий – открытый, на котором:

– ... я должен быть объективен и честен. Но большинству русских их профессиональная подготовка не позволяет выйти на третий тур.

Ростропович с музыкантами, и они с ним, здоровались по-приятельски, иногда с похлопыванием по плечу. У нас такое вряд ли бы кто себе позволил.

Была самая обычная репетиция... А на концерт мы чуть не опоздали – Слава заговорился! «Ой, караул, опаздываем!»

Мстислав Ростропович исполняет «Лебедь» Сен-Санса на юбилее Исаака Стерна. Сан-Франциско, 1990 год

Ростропович-дирижер тогда показался необыкновенным. Характерны не шлифовка деталей – общий охват, способность сразу выделить главное в симфонии: кульминации, темповые характеристики. И – отсутствие внимания к внешней стороне дирижирования.

– Дело не в жесте, а в эмоциональном магнетизме, в силе артистического посыла при воздействии на слушателей.

Концерт – большой, с трудной программой. И – успех, но не скажу, что феерический. А после – посиделки, в узком кругу. В Кеннеди-центре у Ростроповича две артистические комнаты. Большая, как бы официальная, с обилием на стенах фотографий знаменитостей – Славиных приятелей. Другая маленькая, «интимная». Там пианино, диван, на вешалке фраки и рубашки. Два портрета Шостаковича... Сюда после концерта он приглашает близких друзей. На сей раз нас было всего шестеро, включая Галину Павловну. С ее помощью Слава снял фрак. Достал из шкафа бутылочки с редкими винами (закуски я что-то не припоминаю) и разразился фейерверком забавных рассказов. Это у него излюбленная форма отдыха после концерта.

Мне запомнились две истории. Первая, как они с Шостаковичем в Иваново обмывали первый Славин смокинг. Купили на рынке водку, капусты. Водка оказалась пойлом, и Шостакович долго сокрушался: « А какого приличного вида женщина нам продавала!» Вторая, как Ростропович в Московской консерватории помогал на экзамене неподготовленному студенту – головой кивал на висевший сзади портрет Бетховена, который, как оказалось, давно уже заменили портретом Брежнева.

В два ночи отправились домой к Ростроповичам. Я думала: устал за день – ляжет спать. Какое там! Банкет продолжился, фейерверк рассказов тоже. Угомонились к четырем. От избытка впечатлений я засыпала с трудом. А проснулась рано, посмотрела на часы: восемь. Пока все спят, решила прогуляться по пустынному дому. Но буквально через комнату увидела Ростроповича.

– Доброе утро, Слава.

– Доброе утро! Как отдохнули? Я уже успел позаниматься. Нужно лететь во Францию – записывать сюиты Баха. Есть моя давнишняя запись, но она никуда не годится! Я все переосмыслил и должен все сделать заново. В двухстах километрах от Парижа я нашел костел с прекрасной акустикой. Сюиты Баха долж-ны записываться только там! – И перешел к размышлениям о текстологии сюит.

– А вам известна интерпретация Ванды Ландовской?

– А как же! И не только ее. Я изучал сюиты по факсимильным изданиям.

ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ

Я не собиралась о нем писать. А потом подумала: большой биографической книжки об этом удивительном музыканте и человеке нет.

В декабре 92-го Ростропович приехал в Петербург, ненадолго. Я переслала ему рукопись. Дело было к вечеру, а на следующее утро, часов в десять, он уже позвонил мне:

– Я прочитал. Приезжайте в «Европейскую», поговорим.

Ну, думаю, «прочитал» – по диагонали просмотрел!

Мстислав Леопольдович поразил меня тем, что литературный текст он охватывает и запоминает с той же быстротой и точностью, что и музыкальный. Ни один факт не остался без внимания. Мы проштудировали с ним каждую страницу. Кое-что исправили, уточнили – все по мелочам, неточностей он не допускает. Принципиальных замечаний не высказывал. А в книге есть места, которые могли ему не понравиться. Ростропович не мог себе позволить вмешиваться в авторские дела, даже если и не был согласен с трактовкой событий и фактов. Иначе бы это был не Ростропович.

Софья Михайловна Хентова – профессор Санкт-Петербургской консерватории, известный музыковед, успешно работавшая в жанре биографических монографий, автор более тридцати книг. В нашей беседе Софья Михайловна любезно вспоминала свои встречи с выдающимся музыкантом. Софья Михайловна ушла от нас в 2002 году в Санкт-Петербурге.

Дата публикации: 20 сентября 2024

Постоянный адрес публикации: https://xfile.ru/~cGGGs


Последние публикации

Выбор читателей

Владислав Фирсов
12361672
Александр Егоров
1625045
Татьяна Алексеева
970519
Татьяна Минасян
481929
Яна Титова
279865
Светлана Белоусова
232271
Татьяна Алексеева
225347
Сергей Леонов
222991
Наталья Матвеева
209888
Валерий Колодяжный
208244
Борис Ходоровский
199697
Павел Ганипровский
178445
Наталья Дементьева
129600
Павел Виноградов
125683
Сергей Леонов
114201
Редакция
102105
Виктор Фишман
97725
Сергей Петров
94630
Станислав Бернев
90026