ЖЗЛ
«СМ-Украина»
Неизвестный русский писатель
Феликс Зинько
журналист
Одесса
4815
Неизвестный русский писатель
Борис Пантелеймонов

Скажете, не может быть такого? И ошибетесь. Назову вам имя и фамилию — Борис Григорьевич Пантелеймонов. Ну, как знаете такого? Дело в том, что неизвестен этот автор лишь в нашем государстве. А в Европе и Америке его книги издавались и переводились давным давно.

Впервые я услышал о нем, читая воспоминания Тэффи. Вот, что писала эта великолепная писательница: «Пришел высокий элегантный господин лет сорока пяти, с тщательно причесанными седыми волосами. Красивое, тонкое лицо, губы сжаты, синие глаза внимательны и серьезны. У нас, писателей, глаз острый, я сразу поняла — англичанин.

— Я Пантелеймонов, — сказал англичанин.

Оказалось коренной русский, сибиряк, 58 лет, ученый-химик, профессор, автор многих химических открытий и работ. Пригласил к себе в гости.

— Я ведь женат. Пять лет. Можно сказать, молодожен.

— Это уже не первая жена?

Он скромно опустил глаза:

— Нет. Всего третья.

На первом рассказе Пантелеймонова очень отличала его долгая дружба с Ремизовым. Ничего того, что потом так пленяло в творчестве Пантелеймонова, еще выявлено не было… Рукопись сдали в набор.

И вдруг автор зовет меня к телефону. Говорит смущенно:

— А я вчера написал другой рассказ. Можно вам его прислать?

Новый рассказ оказался очаровательным, настоящим пантелеймоновским, своеобразным ярким. Это был тот самый «Дядя Володя», который так покорил сердца читателей и сразу создал славу новому автору.

Я сейчас же переслала рассказ Бунину, прося его выкинуть из сборника первый и заменить его «Дядей Володей». Бунин одобрил мое мнение…

Литература как-то ошеломила Пантелеймонова. Он ушел в нее с головой, забросил свою большую химическую лабораторию. За четыре годы выпустил три книги и приготовил четвертую. И уже за день до смерти нацарапал еле понятными буквами начало нового рассказа.

Литературный вкус у него был изумительный. Пантелеймонов отстаивал свои новые формы. Свое главное отстаивал и хранил свято. Да именно это его главное я и ценила больше всего…

Уходил все дальше, все глубже… Прошёл за четыре года огромный путь. Меня часто удивляло, почему он так поздно, так случайно начал писать. Как он мог не почувствовать в себе писателя столько лет?..

Когда-то в ранней юности с ним был неприятный случай. Взрыв в лаборатории. Ему ранило шею. Профессор Плетнев, зашивая рану, сказал:

— Следите за левой гландой. Она когда-нибудь может причинить вам большие неприятности.

И он оказался прав. Гланда дала злокачественную опухоль. Опухоль прооперировали, но спасти больного уже не могли»

«Мы часто объединялись втроем — Бунин, Пант. и я. Было всегда интересно. Бунин любит Пант.», — записала Тэффи в дневнике.

РЕВОЛЮЦИОНЕР И НЕВОЗВРАЩЕНЕЦ

Итак, Борис Григорьевич Пантелеймонов был ученым-химиком, доктором наук. Он родился 29 июля (17 июля по ст. ст.) 1888 года. За годы жизни в Советском Союзе он понял, что революция, на которую он в юности молился, в которой хотел принимать участие, оказалась вовсе не той, какую он ждал. В 1929 году он отправился в Германию на Международный химический конгресс главой советской делегации. Да и остался за рубежом. В 1930-е годы работал на Ближнем Востоке. В 1937 году переехал в Париж. Пантелеймонов был автором многих значительных изобретений. Таким образом, в СССР он считался «перебежчиком-невозвращенцем». Чего ж, издавать его книги? А, между, прочим, Пантелеймонов в годы оккупации Франции гитлеровцами участвовал в движении Сопротивления.

Пантелеймонов успел написать несколько прекрасных повестей и рассказов: «Зеленый шум», «Приключения дяди Володи», «Урман», «Молодые глаза», «Родная дорога», «Зима», «Маклаево братство» и другие, что вошли в четыре сборника. Мне достались «Зеленый шум» «Звериный знак» и последняя его книга, что вышла в свет после его смерти. Так и назвали ее «Последняя книга». Третью книгу «Золотое число», что вышла в 1949 году, найти не удалось.

Впрочем, считается, что Пантелеймонов опубликовал 12 книг, из них пять были переведены и изданы на немецком языке, и отмечены в каталогах, как антикварные. На самом деле 12 это не число книг, а число рассказов и повестей.

Представьте себе, я нашел две книги Бориса Пантелеймонова в Библиотеке Гиссенского университета, одного из старейших в Германии. Эти книги библиотека, оказывается, получила из Марбургского университета, где два года тому назад закрыли факультет славистики и передали всю роскошную славистику в Гиссен. На двух книгах — «Зеленый шум» и «Звериный знак» нашлись автографы Пантелеймонова: «Профессору А.Лютер в знак глубокого уважения» и витиеватая роспись автора. Пока мне не удалось узнать, что это был за Лютер. Надо полагать, что этот Лютер работал в Марбургском университете. Третья «Последняя книга» пришла ко мне по межбиблиотечному абонементу из библиотеки Тюбингенского университета. Это единственный экземпляр в Германии. Но, кроме того, все книги Пантелеймонова издавались в немецком переводе, достаточными тиражами.

В России впервые издали книгу «Дядя Володя» только в 1992 году. Еще два рассказа вошли в сборник зарубежных писателей в 1997-м. Увы, но это все, чем мы можем похвастаться.

О самом Борисе Григорьевиче Пантелеймонове тоже небогато сведений. Родился он в селе Муромцеве, Бергамацкой волости, Тарского уезда, учился в университете и давал домашние уроки, за что имел в барской квартире комнату с питанием. Сам себя Пантелеймонов считал революционером, даже вступил в какую-то партию. Вероятнее всего в эсеровскую. Как полагалось в то время, попал в тюрьму. Один из рассказов посвящен тюремным месяцам. «Содержания отпускалось четыре копейки в день на голову. Конечно, не говядину же давать? А легкие задарма… ночью камеры должны быть освещены, и если лампа погаснет — надо делать тревогу, отворять камеры и зажигать свет…». Пантелеймонов подговорил товарищей и они стали вывинчивать лампочки.

«За организованную обструкцию попал в карцер. Только что отгремели засовы, все стало тихо, я знакомился с узилищем, принюхиваюсь к темноте. Подношу руку к глазам — не вижу. Нет ни окон, ни глазка. Кругом камень, ни табуретки, ни лавки. Тишина мертвая, можно кричать, биться — никто не услышит!

А главное — холод. Сижу на каменном полу, и зуб на зуб не попадает. Вскакиваю и ну бегать по камере — рука вперед, на стену не наскочить. Вспоминаю, по закону больше пятнадцати дней в карцере держать нельзя. Но что со мной через сутки будет?

Сделал ещё открытие: время пропадает! Времени нет, если глаз и ухо ничего не получают…

И вот через три дня, полуслепые от мрака, зелёные от сырости, сморчками от холода, оголодавшие — идут из карцеров герои».

Сидя в тюрьме, Пантелеймонов накатал свою первую книгу «Палачи». Впрочем, хватило ума, сжечь рукопись после возвращения из тюрьмы. В конце концов, он получил два года ссылки в Вологду. Ну, ему — сибиряку это было, как курорт. Между прочим, он познакомился там с Дзержинским тоже отбывавшим свою первую ходку.

УЧИТЕЛЬ ДЛЯ РЕБЯТ

Побездельничав в Вологде, Пантелеймонов отправился в деревню учителем в местную школу. Этому периоду его жизни посвящен раздел «Деревня» в «Последней книге». Пожалуй, это лучшая ее часть. Пантелеймонов показывает сибирскую деревню такой, какой она была сто лет назад.

«Деревня. Еще вспомнится когда-нибудь тяжелый взгляд пожилого мужика, впадины щек, синие рты, запах редьки, лука и ржаного хлеба. Мальчишка в кошачьей шапке, изъеденный плесенью хомут, скелет брошенного амбара.

Лютый мороз, огромные звезды, облитая синим купоросом снежная пелена. На задворках в снежной шапке стоит стог, вокруг сеть заячьих следов, снялась с него белая птица, неотличимая от снега — лунь. Разворошить стог, и чудесно повеет сенной свежестью, напоминая лето. Белый стог, сохранивший под сединой память цветов, жужжанье пчелы, радость солнца». Такой он видел деревню.

«Васин (так он назвал своего героя — Ф.З.) понял: этих ребят надо учить так, чтобы им сразу польза или сказка виделась. Но как соединить арифметику со сказкой, а грамматику с осязаемой сейчас же пользой! Подите вы с вашими существительными и глаголами». Но он добился своего. Дети первыми в деревне его признали. Несмотря на подговоры местного лавочника, на посконное недоверие отцов и матерей ко всяким там наукам. «Учитель иногда поражается: вдруг мальчик на него взглянет таким острым взглядом. А то — чудо зарождения улыбки — хочешь не хочешь и самому улыбнуться. Верно чудо: губы чуть дрогнули, в глазах огонек и зубы блеснули». С детьми-то еще что — главное было стать авторитетом для отцов. Герою Пантелеймонова это удалось. «Харлампий сам дорвался до Малинина-Буренина (это фамилии авторов учебника арифметики для начальных школ России — Ф.З.). Дать ему задачу и, как заяц хлестнул из ружья — кувырк, нечего справляться в ответах. Кондратий, Федька — да все помаленьку. Но — руби столбы, забор сам повалится — Васин напирает на трех-четырех, от них идут круги к остальным: стратегия.

Порой одолевают гордые мечты. Приедет весной на экзамены чиновник, вот поразить бы его, чтоб долго рассказывал о нашей школе.

Харлампия хочется иногда взять за веснущатую морду — пес, милый, дай я тебя поцелую. До чего остёр!». Несмотря на то, что это явно есенинская фраза, получается здорово. «Действие, одно действие — движение — только оно одно и возбуждает детей. И игры тоже: только потом придут шашки да карты».

«Васину сейчас радостно, что судьба закинула его в эту глухую деревню. Сумятицы здесь меньше и легче думать о самом важном в жизни. И, пожалуй, настоящее счастье быть другом деревенских ребят — будто пьет из холодного родника».

К сожалению, идиллия всегда кончается плохо. Накачанный спиртным в кабаке мужик дважды протянул его колом по голове и только молодость помогла перенести боль и полусознание. А тут ещё масленица подвалила.

«На дровнях поставлена пирамида, высотой с колокольню. На верхушке парень с гармошкой, лицо в саже, кривляется и кричит что-то. Такие же измазанные сажей идут вокруг масленицы в вывернутых шубах, на загривке у каждого испуганный маленький медвежонок, поводит белками глаз на толпу, лапой обнял голову парня. Сзади едва поспевает старый дед в обнимку с огромной медведицей. Зверюга в лоск пьяный, идет на задних лапах, спотыкаясь, размахивая пустой бутылкой.

— И не поймёшь, чьего бога эти черти, — смеется мужик.

Отовсюду летит мелкота: Ванюшки, Петюньки, Саньки. В рваных полушубках, платках, шапках на голове, в стоптанных валенках, отцовских варежках.

— Масленица едет! — восторженно все кричат.

Деревенская идиллия кончается тем, что из Вологды приехал жандарм и увез ссыльного студента в город. А сельская школа снова осталась без учителя.

Заканчивать образование Пантелеймонову пришлось в Германии, потому как русские университеты были для него закрыты. Став профессором, перед революцией он был назначен директором департамента в министерстве сельского хозяйства. Потом служил в советских учреждениях, в 1929 году был направлен в Берлин для участия в химическом конгрессе, но не вернулся. Жил в Палестине, в Бейруте, затем в Париже. В 1945 году, как и многие другие, получил советское гражданство, но на родину уже не вернулся.

ДЯДЯ ВОЛОДЯ

Главные, и пожалуй, самые сочные рассказы Пантелеймонова — рассказы о «Дяде Володе». Не знаю, действительно это был его родственник, или автор придумал героя, но образ его вылеплен восхитительно. Дядя Володя — из тех бескорыстных русских людей, что всю жизнь чегой-то ищут, придумывают, проваливаются и тут же хватаются за новую идею.

В первом рассказе дядя Володя стал хозяином и капитаном первого парохода на реке Таре, что впадает в Иртыш у города с тем же названием — Тара. Он решил организовать регулярные рейсы Тара — Муромцево, где жило все семейство Пантелеймоновых. И в первый рейс взял с собой племянника Бориса, что обожал дядьку.

«Весь экипаж парохода «Святый Владимир» состоял из четырех человек: кочегар, он же механик Васька-кузнец, спившийся мужичонка, рулевой Алексей молодой бобыль, тетка Василиса, что мыла палубу, готовила еду и отбивала «склянки» каждый час, и сам дядя Володя. В этом рейсе пассажиров было трое: Петр Кочетов, купецкий сын, малый на возрасте, учитель Иван Петрович и дьякон. Кочетов за билет отдал 25 целковых, да еще два мужика притащили с ним ящик с «провиантом» и рогожные кульки — из них выглядывали горлышки бутылок. Дьякон, как духовное лицо, ехал бесплатно. Учитель буркнул, что заплатит «потом».

Грузов, на которые дядя писал «консаменты», было не очень много, один только ящик с редкой снедью, его отправлял становой в Тару исправнику — дань служебного восхищения низшего высшему».

Полагаю, больше ста лет, прошло с того славного рейса парохода, а такие вот подарочки, все возят и возят по России.

Натурально, исправник Тары устроил для гостей прием. Далее Пантелеймонов пишет: «Надо объяснить, а то, если будут читать российские, то и не поймут. У нас, сибиряков, было так заведено, что все присутствующие на торжестве потом по очереди отгащивают. У исправника на приеме было пятнадцать человек. Значит, потом две недели в гостях друг у друга, и каждый норовят перещеголять. Отказаться — неприлично, да и все равно силой потащут. Приезжавшие из «Рассеи» чиновники, с их мелочностью и скаредностью, долго не могли привыкнуть к нашему обычаю и иногда, махнув рукой или по слабости их здоровья, бросали всё и удирали назад, за Урал… Таре, а с ней и всему уезду, предстояло прожить две недели без административного и военного начальства».

«Пребывание в Таре сильно отразилось на нас. Дядя и Петр опухли. Я похудел — на вторую неделю торжества начал болеть животом. Сорочку дяди Володи пришлось заменить обычной рубашкой: гордо выпученная накрахмаленная манишка носила следы приема у разных почетных граждан — всех водок, ликеров, наливок.

На двенадцатый день начал сдавать и исправник… Под конец все точно породнились, и исправник, впадая в алкоголическое безумие, угрожал начать все сызнова — пригласить опять к себе на обед».

Но тут дядя Володя встал на дыбки и объявил, что пароход отправляется в обратный рейс. Прозвучал уже третий гудок, и вдруг «по спуску запылила телега из пожарной команды, лошадь отчаянно нахлестывал сам брандмейстер. Пролетев на полном ходу к берегу, он остановил взмыленную лошадь и побежал к трапу. Пятнадцатый день непробудного хмеля отразился на могучем организме этого человека, — синими губами он держал речь:

— Милостивые государи, господин капитан и господа помощники. От имени его высокоблагородия господина исправника, от имени вверенной мне пожарной команды и благодарного населения города, мне поручено передать вам знак внимания — три ведра водки и бочонок соленых огурцов. Мы надеемся, что этот запас не обременит ваш корабль и, в случае отсутствия пресной воды, даст вам возможность благополучно добраться до цели вашего героического плавания.

На этом месте брандмейстер всхлипнул и, не скрывал более своих благородных слез… К счастью брандмейстер не очень долго бодрился и, потонув в слезах, сладко уснул. Мы погрузили его в телегу, повернули лошадь к городу, сказали «ну» — и печальный поезд с безжизненным телом медленно тронулся вверх.

Дали длинный гудок, дядя еще раз сверился с компасом, и пароход гордо вышел из гостеприимной гавани, навстречу новым приключениям».

Можно бы еще цитировать этот лихой рассказ, но дудки — читайте сами. Сообщу лишь, что на обратном пути пароход развалился и тихо утонул. Все спаслись вплавь, но до Муромцева пришлось добираться пешком.

Но на этом дядя Володя не успокоился. До него дошел слух, что одном из ближних сел, имеется водяная мельница, брошенная хозяином, потому как воды от плотины, хватало только на два месяца в год. «Так ведь можно поставить сверху ветряк и она будет молоть круглый год!», — воскликнул дядя Володя. Посовещавшись, наши герои в том же составе, кроме дьякона отправились в новый поход. Добрались до мельницы, что-то там подремонтировали, крестьяне привезли зерно и мельница заработала. По этому поводу было выставлено ведро водки… и т.п. Через пару дней что-то хрустнуло, и мельница развалилась.

Как это все по-нашенски, по-русски!

В Париже, Б. Пантелеймонов не забывал о своих сибирских корнях, о далеком селе Муромцево, и это четко прослеживается в творчестве. У него есть потрясающее описание известного озера Данилово. Рекомендую: «У меня сердце захолонуло, как увидел его. Идем мы с дядей лесом. Было к концу дня — лес поредел — осинник, — все чаще попадаются прогалинки и полянки. Лес стал прозрачный и вдруг я увидел: впереди все осветилось, будто зеркало поднесли — широкая гладь озера… Вышли мы из леса, остановились. В озере утопает багряное солнце, облака лиловые и розовые, небо залито красками. А озеро большое, без конца, и ворожит: не знаешь, куда смотреть — на небо или в воду… В лесу можно забыть про небо, а озеро с небом заодно, святое. И тишина около — я и не знал, что тишину можно слушать».

В цикле рассказов «Дядя Володя» он пишет о малой родине: «Тара впадает в Иртыш, где город Тара. Мы жили в селе Муромцево, верст двести по реке от города Тары. Село Муромцево небольшое, душ на тысячу. В центре, на базарной площади, наш дом — два этажа и мезонин (жутко было глядеть с такой высоты на площадь!)». Кстати, этот дом стоит в Муромцево, и по сей день.

Дом Пантелеймоновых в селе Муромцево. К сожалению, он разрушается, но денег для реставрации нет.

Недавно в Омске на аллее литераторов, где уже стояли камни в память Роберта Рождественского, Павла Васильева, Леонида Мартынова и других, был поставлен камень в память Бориса Пантелеймонова.

В первый сборник Пантелеймонова, изданный в 1947 году в Париже в издательстве «Подорожник» вошли четыре книги: «Приключения дяди Володи». «Урман», «Молодые глаза» и «Родная дорога». Всё та же Тэффи отозвалась в «Новом русском слове» рецензией. Вот краткое ее содержание:

«К этой книге следует отнестись очень внимательно. И запомнить имя автора, потому что о нем будут еще много говорить.

Это имя у нас новое. Только отдельные его рассказы печатались в журналах и газетах, отмечались критикой и вызывали отклики читателей. Они так резко отличались на общем фоне эмигрантской литературы, что не заметить их было невозможно. К ним приглядывались, старались определить «истоки»… Находили сходство с Гоголем, и с Аксаковым, и с Тургеневым, и с Меликовым-Печерским, и с Чеховым, Если у человека так много отцов — значит он ничей. Но так как родоначальников его ищут среди крупных русских писателей — значит, он пишет хорошо. И пусть не ищут отцов. Он действительно ничей. Редко, может быть никогда, не было у начинающего писателя такой собственной, ярко и определенно выраженной личности, как у Пантелеймонова. Возьмите двадцать строк из любого его рассказа — описание природы, размышления, диалог — не спутаете ни с кем.

Находили еще много общего с Пришвиным. Но это сходство внешнее. У обоих отличный русский язык, знание природы и любовь к ней. Но у Пришвина, особенно в его последних произведениях, к каждому грибу, к каждой сороке-вороне приклеивается рассуждение от автора. Все время указывает читателю, что он писатель. Все с оглядкой на себя. Этой ошибки Пантелеймонов не делает.

И еще выгодно отличает его от Пришвина чудесный мягкий юмор, не тот, от которого «надрывают животики», а вызывающий ясную улыбку.

Это писатель целомудренный, чистый. Он видит жизнь, как юноша в его рассказе «Молодые глаза», не грубой, а немножко фантастической, порою забавной и всегда милой, с заповедным секретом, который открывает он ключом любви ко всякой живой твари и ко всякому созданию земному. Для лоховым отвлеченный романтик и идеалист… Пантелеймонов знает русский язык…,но он пишет не экзерсисы, как некоторые, а художественные произведения. У него есть достаточно юмора, чтобы в улыбке раскрыть себя читателю, но у него нет ни старания, ни желания быть во что бы то ни стало смешным. Пишет он, можно сказать, почти сплошь очаровательно.

«Зеленый шум» увлекает не размером темы, а верой в жизнь, в которой так изверились, и любовью, без которой людям стало невыносимо на этой земле, но к которой ищет вернуть людей Пантелеймонов».

Тэффи подарила ему свою книгу с надписью: «Дорогому брату по духу Б.Пантелеймонову. Повернитесь вечером лицом к Востоку и вспомните то, чего не было».

Когда вышла его первая книга, Пантелеймонов надписал ее: «Надежде Александровне Тэффи, очаровательной, несравненной, умной, исключительно благодарный Б. Пателеймонов».

Представьте, что не одна Тэффи восхищалась новым писателем.

Вот, несколько выдержек, что удалось найти в старых газетах и журналах.

Проф. Gernard Wiens. Books abroad, 1947. Университет Оклахома, писал: «Пантелеймонов в своём прелестном рассказе «Св.Владимир» — это Марк Твен в его лучших произведениях».

А.В. Руманов в «Советском патриоте» 1947 г., Париж: «Книга исключительно интересна, а для зарубежной русской литературы нечто новое и своеобразное. У Пантелеймонова изумительный русский язык, волнующая любовь к родине, беззлобный тонкий юмор, любовно описание природы. Всё это делает из книги Пантелеймонова литературное событие. Он писатель с редким даром рассказчика. В русской литературе этот дар блестяще представлен Пушкиным, Гоголем, Тургеневым, Лесковым, Буниным, Ремизовым. В эту линию входит и творчество Пантелеймонова».

Проф. Паскаль. Ecol nationale des langues orientales vivantes. «В «Зеленом шуме» лепные обороты чистого русского языка и роскошное употребление неопределенного наклонения».

Ю.Терапиано. «Русская жизнь» Нью-Йорк. «Рассказы Пантелеймонова написаны живым и образным языком».

Ремизов, с которым Пантелеймонов дружил, посвятил Пантелеймонову главу «Стекольщик» в своей книге «Мышкина дудочка», изданной в 1953 году.

В 1941 году Пантелеймонов женился на художнице и скульпторе Тамаре Кристин, приехавшей в Париж из Эстонии. После смерти мужа она работала техническим сотрудником ООН в Женеве.

А теперь, чтоб вы почувствовали сами язык неизвестного на Руси писателя, несколько выдержек из этой первой книги.

ИЗ РАССКАЗОВ «УРМАН»

«Золотистая зелень горит на солнце, темные ели машут руками, блестят хвойной позолотой кедры, льнет благодать в зеленом сумраке леса. Под стозвон сосняка — набежал ветер — лес дремлет, смолистая сосна в истоме капит янтарную слезу».

«Значит спать. Стаскиваю сапоги, портянки на рогульку, ближе к теплу, из серебристого мха делаю перину, бросаю в костер сухостой потолще, — мелочь прогорит, а это до утра. Долго еще лежу на боку, вперяясь в черную чащу: костер шалит светом, цапает деревья, строит тени; сверху через ветви видно, насыпаны звезды — яркие дырочки в небесной черноте. Потом луна смывает звездный узор. Лес стал другой. Заяц вылапал на полянку, шаманит, уши как концы платка на бабьей голове».

А вот описание лесного пожара: «Воздух чист, но, может быть через час нанесет гарь. Уже спасаются птицы. Бегут звери, сиротеет лес. Что чувствует сейчас зверье? Заяц, медведь, лисица, белка бегут, не скрываясь, забыв опаску, впервые видят себя и сородичей открыто. Бегут как на Страшный суд… Чудится: бегут по урману белые с гривой волки. Страшно».

Страшный, но справедливый рассказ «Закон тайги». Пошли в лес двое, а вернулся один. Он отсиделся на дереве, а друга, вишь, медведь задрал. Бабы воют, а старики все допрашивают «счастливчика». Но тут появляется второй. Собрались старики и дали свое решение — смерть. За околицей привязали, бросившего в тайге товарища, голого к дереву. Три дня он мучился, пока не отдал Богу душу.

«Урядник донес по начальству, но было сенатское разъяснение: сибирским охотникам самим держать суд и расправу «за оставление товарища в смертельной опасности».

Всего три странички. Но какое напряжение!

А вот история, как рыбаки на большой лодке заарканили лося, переплывавшего реку, а веревку закрепили на носу. «Видит лось: не уйти, человек уж изголяется над ним. Вот и веревка накинута на рога, опутана, завязана, не вырваться. А храпит, не сдается, плывет вровень с лодкой. На лодке веселье: живого лося поймали, будет потеха, разговор!

Привязали лося, плывем. Берег близко — отлогий, мелкий.

Помню, как лось, ближе к берегу, достал ногами дно, забурлила лодка, нос режет волну — несет! Вот лодка помчалась, как бешеная, все за борта ухватились, хохот смолк. В тишине слышно, баржа скребет гальку дном, но мы мчимся. Быстро, скорее, — страшно, как тянет нас лось на берег, — веревка натянулась струной. Сейчас выкинет на сухопутье. Ах!.. — веревка звякнула и пополам. Лодка с разгону сама мчится к берегу, а лось, с концом веревки, рванулся, скользнул по песку и только хвост его видели — исчез в лесу.

Переглянулись, слов ни у кого: лось — бог лесной!

Один мужик, серьезный, поднялся, снял шапку и молча перекрестился»…

И еще одна фраза: «В Сибири охотники-туземцы называют всех зверей «люди». Все мы люди — и я, и мышь, и кролики».

Через год в том же издательстве вышла вторая книжка Пантелеймонова «Звериный знак». Она открывалась небольшой, но прекрасно написанной повестью о Миклухе Маклае — великом русском путешественнике. Здесь же еще шесть рассказов «Приключения дяди Володи». Тут есть рассказ «Избрание на царство Михаила Федоровича». Будто бы автор с дядей Володей едут на голосование в Москву выбирать нового царя. Конечно, все это смахивает на фантастику, но какую! Каждое слово, каждое описание такие, что верится — побывали они в Москве ХХІ века, до того все будто живое, вернее описано живым свидетелем.

«Последняя книга» Пантелеймонова, что попала мне в руки издана в США издательством им.Чехова. В ней три раздела: «Цыгане», «Деревня» и просто «Рассказы».

Грустно, но эта последняя книга явно собрана из черновых рукописей писателя чужими людьми. Полагаю, сам бы он не выдал в печать и половины.

Рассказы из цикла «Цыгане» снова сочные и яркие. Автор рассказывает о их быте, как воруют они коней, как обманывают деревенских баб. Кончается этот раздел рассказом, как цыганский парнишка Гэто становится бойцом красноармейского отряда и славно погибает в бою за советскую власть. Надо полагать, рассказ этот был написан, когда Пантелеймонов получал советский паспорт. Третий раздел книги читать легко, понимать трудно. Попробуйте:

«Мудрые сказали, что иметь деньги — это порох носить в кармане: нет тебе покоя ни днем, ни ночью. Нет у богатого и товарищей, даже родственников, — все хотят обмануть, вытянуть, перехитрить. Не лица видит такой человек, а личины. Не дружбу, а притворство. Не любовь, а коварство. И создавший богатого в прекрасном образе, Творец осудил его на муку: едкое одиночество, презрение к ближнему, зависть к более богатому. Человек, это совершеннейшее создание, крутится только во зле и нет в мире другого, как одно зло.

Сказано: не смерть страшна, а страх смерти. Мудрый не боится бедности, но сильнее его — страх потерять деньги». Далее: «Где-то по дороге в гору с человеком случалось несчастье — к нему пристала корысть. Теперь, через тысячи лет, даже ребёнку ясно, как это определило судьбу человечества. Тогда казалось — ничего, не так уж существенно, это пройдет. Но болезнь запускала корни все глубже, разветвлялась, иногда охватывала всю душу человека. Было ужасное время, когда все — любовь, вдохновение, молитва — все шло, отравленное этим ядом. Человек потерял себя и возненавидел брата своего. Не понимая откуда это — начал задыхаться от злобы… Зараза охватила всех, она протягивала грязную руку к ребенку — не вырваться из этого круга и человек отворачивался даже от солнца».

Если это обращение к потомкам, но в наше время оно исполняется. Увы, нам!

К рассказу «Рыбалка» из этого же цикла Пантелеймонов сделал посвящение: «Написано в шутку, сейчас после разговора по телефону с «сестрицей» Тэффи, ей на память о моей вчерашней рыбалке». А сам рассказик так себе. Еще один рассказ посвящён Хреновскому конному заводу, тому самому, где любил бывать Бабель. Он жил там месяцами.

Б.Г. Пантелеймонов умер в Париже 17 сентября 1950 года и похоронен на знаменитом кладбище Сент-Женевьев де Буа. Там же, через несколько лет упокоилась и его жена Тамара Ивановна.

Вот все, что удалось собрать о жизни прекрасного, талантливого человека. Жаль, что мало.


Дата публикации: 6 июня 2020

Постоянный адрес публикации: https://xfile.ru/~Ax23C


Последние публикации

Выбор читателей

Владислав Фирсов
11466894
Александр Егоров
1367195
Татьяна Алексеева
952910
Татьяна Минасян
475612
Яна Титова
278885
Светлана Белоусова
231322
Татьяна Алексеева
223571
Сергей Леонов
222385
Наталья Матвеева
207101
Валерий Колодяжный
205123
Борис Ходоровский
199038
Павел Ганипровский
177723
Наталья Дементьева
129084
Павел Виноградов
125054
Сергей Леонов
114104
Редакция
101026
Виктор Фишман
97649
Сергей Петров
93693
Станислав Бернев
89028