События лета 1953 года в Германии были наполнены драматизмом, ужасом и кровью. Здесь произошел настоящий путч, о котором и по сей день знают далеко немногие. Казалось бы, до 1953-го в масштабах большой истории – рукой подать, а вот возникло все же «белое пятно». Вспоминает очевидец и участник этих страшных событий майор в отставке Гаральд Ломакин.

Марш на Берлин

…16 июня 1953 года подняли нас по тревоге. Командир моей роты Василий Иванович Овсяник был в отпуске, я оставался за него. Комсоставу (и мне соответственно) раздали крупные карты «до домика» и приказали немедленно совершить марш на Берлин. Не было сказано, зачем и с какой целью мы спешили в столицу Германии. Поступило также указание: снять ограничители скорости на «студерах» (когда на машине это приспособление, сколько ни жми на газ – больше восьмидесяти в час не выжмешь), а заглохшую, сломавшуюся технику, препятствующую движению, сбрасывать в кювет, не дожидаясь помощи.

За два часа по автобану колонна дивизии из Ютербога добралась до Берлина (около 70 километров).

Тут поступила команда – разрядить оружие, собрать боеприпасы в ящики и опечатать их. Для нас это было как гром среди ясного неба. Мы, офицеры, всегда были при «ТТ» с полными обоймами, даже в отпуска ездили с оружием.

В Берлин приехали, когда начало темнеть. Но я успел заметить, что окраины города были уже восстановлены – стояли новые пяти-, девяти-, двенадцатиэтажные дома, а центр еще был разрушен. К полуночи мы вошли в Фолькс-парк (народный в переводе, значит).

Сначала ехал на «студере-декампе». (Интересная машина – верх кабины не железный, а брезентом обшит, и вся она была выкрашена в желто-песочный цвет. Видимо, эта «африканка» предназначалась не для «прогулок» по Европе, а для боевых действий в пустыне.) Потом я вместе со своими солдатами шел по тротуару.

Нас встречали цветами… в горшках и пулями

В Берлине нас встречали цветами… Этажа с девятого кто-то запустил в строй огромным горшком с комнатными цветочками. К счастью, он шмякнулся в двух шагах от нас.

То там, то здесь стали слышны выстрелы, атмосфера накалялась с каждой минутой. Нас, по сути безоружных, это угнетало и злило. Помню, я тогда надел самую большую каску и молил бога, чтобы мы скорее проскочили эти дома.

То, что мы увидели через несколько минут, произвело впечатление на людей даже с очень крепкими нервами. На осветительных столбах висели немецкие полицейские. Животы у них были вспороты, а на спинах вырезаны звезды… Наших пока тут не было… Пока…

Прошли чуть дальше, в машины полетели зажженные факелы. Из домов по нам били из винтовок. Только съежишься, чуть пригнешься и, не останавливаясь, идешь дальше, как предписано. Танкисты хотели было полоснуть из крупнокалиберного пулемета на звук выстрелов, да не решились взять опечатанные боеприпасы. Только кулаком помахали – и вперед.

Когда мы пришли в Фолькс-парк, командиров тотчас собрали и поставили нам задачи. Мне было поручено подготовить неподвижный заградительный огонь (НЗО) роты сразу за Трептов-парком, рядом с американской зоной. Здесь же нам был зачитан приказ о том, что группу войск возглавил маршал Соколовский, а бывшего командующего бросили на Киевский военный округ (наверное, за то, что «проморгал» события). А на десерт огласили еще приказ коменданта Берлина генерал-майора Диброва.

В Берлине вводилось не военное, а осадное положение. Что это означало? Самые жесткие и даже жестокие требования, продиктованные обстановкой. За невыход на работу – расстрел, при появлении кого-либо на улице с 10 часов вечера до 6 утра – патруль применяет оружие без предупреждения, если на остановке или где-то еще собралось больше четырех человек – то же самое. Неподчинение властям, саботаж и еще пара нарушений также подпадали под «расстрельные» меры.

…Холодное выдалось лето 53-го в Берлине во всех отношениях. Не только по обстановке, но и по погоде. Палаток у нас не было, их на ночь делали из плащ-палаток, в которых ходили днем. Пробирало так, что зуб на зуб не попадал. Иные устраивались на ночлег попросту под «студерами».>

Первый раз выставили охрану – посты по одному человеку. Их всех вырезали. Пришлось ставить по два человека, и у каждого был телефонный аппарат. Так начинался весь этот кошмар непосредственно для нас.

Эпизоды страшных дней

18 июня днем нас повезли в один из районов Берлина. Там стоял наш медсанбат. В ночь с 16 на 17 июня немцы здесь вырезали охрану и убили всех наших раненых, больных, медиков.

Мы увидели страшную картину. У КПП медсанбата к огромным вязам были прибиты тела русских девушек-медсестер. Их сначала изнасиловали, потом отрезали груди, вспороли животы и вбили в тела саперные лопатки. Всего здесь погибло около сотни человек. Вот так-то.

В мятежном Берлине неожиданности ожидали нас на каждом шагу. Иногда мы натыкались на власовцев. Представьте себе картину. Идем мы, навстречу «наш» патруль. Сближаемся метров на 50, и он… открывает огонь. Оказывается, это переодетые «дети» генерала Власова.

Пришлось нам срочно вводить особые правила. Если уж ты контролируешь свой район, то больше никому там делать нечего, и по любому человеку в военной форме может быть открыт огонь без предупреждения.

В один из моментов мы отвечали за охрану теплоцентрали, которая снабжала током не только восточные, но и западные сектора города.

И вот как-то мылся наш батальон в душевых второго этажа ТЭЦ. Все сделали по уму – одна рота «очищается», другая ее охраняет. Возглавлял эту банную кампанию начальник штаба батальона майор Глоба.

А тут вдруг на ТЭЦ забастовка. Из цехов все ушли, а перед уходом включили воздуходуховки, и помещения охватили струи пламени. Многие наши получили ожоги, почти у каждого обгорело обмундирование. На улицу выскочили все черные, закопченные, как черти.

Расследованием инцидента занялась народная полиция. У нее разговор был короткий. По имеющимся спискам нашли забастовщиков. Проехались по адресам и собрали практически всех до одного. (Ведь у немцев нравы крутые. Нет дома хозяина – к стенке могут пойти жена с детьми.) Из общего строя вывели бывших офицеров СС. Наше командование приняло решение расстрелять неугомонившихся нацистов. Приговор привести в исполнение было приказано моему взводу… Приказы не обсуждаются, пришлось брать грех на душу…

А потом нас привлекали к еще одной подобной карательной акции. Произошла забастовка на железнодорожной станции Кёпенек, в результате которой было парализовано движение поезда с довольствием для наших войск. Схема здесь была та же. Народная полиция вывела из строя бывших эсэсовцев, и мы их при всех расстреляли. Станция начала работать.

Был еще такой эпизод. В одном месте объявился пулеметчик. Причем настолько грамотно обосновался, что просто так к нему не подобраться. Лупил во все стороны, только пыль стояла, наши пешие патрули косил.

Но на всякого мудреца довольно простоты. Остудили пулеметчика наши зенитчики парой очередей. Самое интересное, что когда обыскали одежду мертвого немца, нашли партбилет члена Социалистической единой партии Германии.

А под Магдебургом был другой случай. Дивизию выводили из лагерей, и в одном месте путь танкам перегородили женщины с колясками. Первой машиной в колонне шел БТР командира танкового полка. Он вышел, попросил немок расступиться, и тут его из женской толпы срезали автоматной очередью. Наши ребята подхватили командира – и в машину. Озлобившиеся танкисты пошли по коляскам. Но детей там не было…

Или помню такой, не очень приятный курьез. Патрулируем мы как-то с моими ребятами Берлин. Навстречу нам идут немка с немцем, а в коляске лежат близнецы-младенцы. И черт меня дернул пошутить: мол, вот и четыре человека собралось, можно применять оружие. Это я просто так бросил своим солдатикам вполголоса, по-русски, естественно.

Но реакция семейства была мгновенной. Немка бросилась закрывать собой детей, а немец упал на землю, обхватил мои сапоги и молил вовсю: «Нихт шизен, нихт шизен!» Насилу я их успокоил. Кто же мог подумать, что они все так хорошо понимают наш язык.

Отравленное радушие русской эмигрантки

Была как-то такая «хохма». На одном из постов стояли два моих солдатика – чуваш и мордвин. Звонят мне оттуда, докладывают: «Пришла немка с большой продовольственной сумкой. Просит, чтобы вызвали наших командиров, хочет их чем-то угостить».

Я – туда. Смотрю – стоит хорошо одетая пожилая женщина лет под семьдесят: аккуратненькая, с добрейшим лицом. Сразу ко мне и на чистейшем русском языке говорит: «Господин подпоручик, я эмигрантка. Давно не видела русских офицеров. Хочу угостить вас пирожками с молоком».

Но что-то подозрительно мне стало ее радушие, и я пошел на хитрость. Говорю: что же на улице стоять, пойдемте в автомобиль сядем, перекусим, поговорим. И завел ее в штабную машину полка, где как раз оперативным дежурным был начальник разведки части майор Воробей («стреляным» оказался).

Сели мы в машину. Смотрю, наша эмигрантка что-то занервничала. А накануне к нам котенок прибился, солдаты его подкармливали. Не долго думая, начальник разведки налил ему в блюдечко бабушкиного молочка. И тут началось самое интересное. Увидев это, дама побелела и покрыла нас таким отборным матом, которого я за свою жизнь (хоть и парень саратовский) не слышал.

Отравленными оказались и молоко, и пирожки. Пришлось «добрую» хозяюшку сопроводить в особый отел.

А чуть позже мне рассказали историю, как накануне, в Потсдаме, где находились курсы младших лейтенантов, ужином было отравлено несколько сот человек. Сразу же после этого трагического случая весь персонал столовой, который ранее составляли немцы, поменяли на нашу обслугу. Из Союза привезли официанток и поваров.

Да и сами мы соблюдали предосторожность, кроме того, нам было категорически запрещено покупать у немцев какие-либо продукты. И все же, когда промокнешь, продрогнешь, вечерком хочется «принять» для сугреву и успокоения нервов по соточке. Тогда мы шли в магазин и сперва пили с немцами, а потом сами. Значит, покупаешь бутылку спиртного, открываешь и сначала наливаешь стопочку хозяину лавки, заставляешь его выпить. Если все нормально – можно употреблять и самому с друзьями…

Правда, от постоянных стрессов мы ходили порой и без вина пьяными.

Нас спасли от греха «кипятильники»

У немцев есть какой-то праздник, когда поминают всех погибших. И вот, уже спустя некоторое время после июньских событий, Европа дала разрешение на проведение в Берлине и других городах массовых шествий. В этот день мы обеспечивали порядок. Указания нам были даны самые жесткие: отклонение колонн от маршрута – и мы имеем право применять оружие.

И вот представьте: широкая улица, по ней на нас движется лавина агрессивного народа, уже видны позади нее горящие машины, а нас всего тридцать человек на тридцать тысяч. Расстояние между нами быстро сокращается. У меня первая мысль – живым не дамся, буду стоять до последнего.

И вдруг откуда ни возьмись вылетают две большие машины (как наши «МАЗы») с огромными длинными бочками. На них – эмблемы народной полиции. Мы смотрим, что будет дальше. Толпа идет на автомобили. Вот уже полетели камни. И тут машины дают залп по распоясавшимся демонстрантам. Чем – мы понять не можем, но уже слышны истеричные крики.

Оказалось, полиция дала «огонь» кипятком, поданным под большим давлением. Первые ряды свою порцию «горячительного» уже получили и пятятся назад, а те кто сзади, – напирают и выталкивают их вперед. А «кипятильники» дают залп за залпом, одни машины едут заправляться, на их месте появляются другие. Потом уже появились и хорошо вооруженные полицейские. К огромному счастью, мы не сделали тогда ни одного выстрела.

О времена, о нравы!

Нам приходилось быть жестокими, но и многое у немцев нас шокировало. Их нравы.

Вспоминаю такой эпизод. В том же 1953 году на Ютербогском полигоне проходили учения. И чтобы техника не повредила городские дороги, мы делали так называемую подушку – насыпали на асфальт песок.

Пора была холодная, и наши ребята развели костер, чтобы погреться. И надо же такому случиться: прямо под кострищем оказалась старая мина… Несколько парней сразу разорвало в клочья.

Мы тут же хотели разминировать территорию, но немцы нас остановили, говорят: у себя на полигоне делайте, что хотите, а здесь наша территория, сами разберемся. И вот что было дальше. Место оцепили полицейские с собаками, а на прочесываемую территорию запустили… красивых девок. Заставили их выкапывать руками мины и снаряды. Оказалось – это проститутки.

Мы в недоумении говорим немецкому старлею: что же вы делаете, молодых девчонок по 18–20 лет гробите. А он в ответ: «А вы что, хотели, чтобы солдат подорвался? А как я в глаза его матери буду смотреть?»

Тогда в Германии все самые тяжелые и опасные работы выполняли еще и зеки. До окончания пяти лет заключения мало кто из них доживал.

…А Сталин курицу жует

У наших минометчиков и артиллеристов две трети боекомплекта лежало на стоящих рядом машинах. А у зенитчиков – и того более. И связано это было с тем, что тогда вовсю начали летать различные шары.

Один такой (агитационный) наша зенитка сбила. Он рухнул рядом. А там – где-то две тонны листовок. Цветных! Как сейчас помню, что в них было. Вверху рисунок – сидит Сталин, ест курицу, а перед ним стоят рабочий, колхозник и интеллигент. Генералиссимус протягивает им обглоданную кость. Или с американского самолета как-то сбросили листовки такого содержания: «Воины прославленной 14-й гвардейской Полтавской механизированной дивизии! Ваши отцы и старшие братья освободили немецкий народ от фашизма, а вы сейчас подавляете волю немецкого народа…» И так далее. Кстати, полное наименование нашей части было засекречено, а тут – вот вам, пожалуйста.

Кстати, после тех событий о нашей 14-й дивизии пошла дурная слава повсюду. Мол, головорезы, пьяницы. Даже моя будущая жена, когда узнала, в какой части служу, хотела порвать со мной отношения, но чувства оказались сильнее.

Между прочим, если бы не моя родная Маша, не знаю, что бы со мной сейчас было. Ведь вернувшись в Союз, пришлось вновь все рассказать особистам – разбередил душу, запил сильно. Только моя дорогая вторая половина и смогла остановить горькое похмелье.

Но трезвым по сей день мне быть не легче.