…Потом Алексея Григорьевича командировали учиться в Промакадемию, вместе с Институтом красной профессуры созданную специально для подготовки руководящих и научных кадров с пролетарской и революционной закалкой. Учебная группа, в которой оказался шахтер, была воистину уникальной. В одной аудитории с ним занималось… четырнадцать Героев Советского Союза, среди которых было одиннадцать участников знаменитых арктических зимовок на пароходе «Георгий Седов» и знаменитый летчик, участник спасения челюскинцев Михаил Водопьянов.

В эту пору Стаханов умудрился стать приятелем Василия Сталина, притом Сталин-старший этим не лишенным панибратства отношениям не перечил, считая, очевидно, что сыну полезно общаться с тем, кого он воспринимал как олицетворение рабочего класса. Отпрыск «вождя и учителя всех народов» и знаменитый шахтер на пару нередко ударялись в загулы то в столице, то на кавказских курортах, так что добросовестно грызть гранит науки Стаханов явно не успевал.

Статус кадиевского рекордсмена среди официально признанной тогда элиты советского общества наглядно запечатлели авторы гигантского группового портрета, созданного для Всемирной выставки в Париже. Среди идущих прямо на зрителя героев того времени прославленный хирург Николай Бурденко (отставал от шахтера на пару рядов), солистка Большого театра народная артистка СССР Валерия Барсова (изображена была почти на задворках полотна). Стаханов же с букетом цветов горделиво шагает среди открывающих это гипотетическое шествие.

Трудно сказать, как далеко завела бы его счастливо угаданная парторгом Петровым тропа, когда бы не война. Стаханова вскоре бросили начальником шахты в Караганду. После захвата немцами Донбасса важность казахстанского угля для страны невиданно возросла. Шахтеров, призванных в армию в первый год войны, отыскивали по всем фронтам и срочно отправляли в Кузбасс или в Казахстан. Так в подчинении Стаханова оказался его товарищ по кадиевскому забою Василий Григорьевич Силин.

От него я и услышал, что начальственная работа у рекордсмена не пошла, да он себя ею и не утруждал. Показатели добычи драгоценного в ту пору топлива летели в тартарары, а знатный новатор нередко коротал время... в находившемся неподалеку женском лагере, куда его безропотно пускала охрана.

Но как веревочке ни виться, но и личному расположению Сталина пришел конец. По восточным угольным бассейнам отправилась комиссия Государственного комитета обороны, у которой было много прав карать и никакого желания миловать. Головы и в прямом, и в переносном смысле летели, едва ли не как свекла с конвейера комбайна. Стаханов, заслышав о приезде грозных ревизоров, забился со страху в дальнюю шахтную выработку и прятался там, пока посланный на поиски Силин не выследил его. Герой первых пятилеток согласился выйти на поверхность только после того, как старый друг заверил его, что к стенке не поставят, а всего-навсего отправят обратно в Москву.

До середины пятидесятых его никто не трогал. В Кремль iбольше не звали, но оставили квартиру в Доме на набережной и синекурную работу на пятых ролях в угольном министерстве, в отделе, ведавшем вопросами соцсоревнования и наградными делами… Потом столицу прогрессивного человечества в очередной раз навестил французский коммунистический лидер Морис Торез, нередко наведывавшийся в СССР на лечение. В беседе с возглавившим страну Хрущевым гость вдруг припомнил рослого здоровяка, с которым встречался в довоенные годы. Торезу, опять же в молодости, доводилось самому поработать под землей и нечаянно захотелось увидеться с коллегой по профессии. Есть версия, основанная на словах самого Стаханова, что о том же Хрущева спрашивал и Пальмиро Тольятти, знавший забойщика по визитам того в Коминтерн. Интересно, вспоминал ли о нем Георгий Димитров, когда-то сказавший перед началом застолья с участием стахановцев в зале заседаний Коммунистического интернационала: «Мы – марксисты – большие моралисты, но выпить шахтерам надо!»

…Ничего не знавший о послевоенной судьбе Алексея Григорьевича Хрущев неосведомленности своей проявить не захотел, притом за словом в карман не полез, сказав, что Стаханов вернулся в Донбасс и трудится на ответственной должности. После встречи с визитером Никита Сергеевич приказал навести справки. Доставленное на его стол досье нелицеприятных похождений столь впечатлило Хрущева, что Стаханова и впрямь срочно отправили в донбасский городок Чистяково заместителем управляющего трестом «Чистяковоантрацит», но не по собственному желанию, как было сказано гостям, а по личному велению первого секретаря ЦК КПСС.

В начальственном кресле он продержался недолго, потом его понизили... По иронии судьбы еще при жизни Стаханова город переименовали… в честь скончавшегося в 1964 году того самого Мориса Тореза, благодаря которому полузабытого героя, по сути дела, выслали из столицы.

По всем законам жизни ждать Стаханову было уже нечего, кроме прозябания и угасания в сопровождении болезней, неизбежных в его возрасте, к тому же усугубленных тяжелым шахтерским трудом и далеким от праведности образом существования, но судьба вновь проявила непредвиденную благосклонность. Партком шахтоуправления возглавил Сергей Васильевич Любовенков, заинтересовавшийся тем, что на учете в его организации числится человек, которого упоминали все учебники истории СССР и которого даже в самом Донбассе многие считали… давно умершим.

В наше время к партийным функционерам времен всевластия КПСС принято относиться в основном язвительно. Не вдаваясь в глубинное обсуждение темы, скажу, что к Любовенкову, чему я сам свидетель, подобные ярлыки неприменимы. Был он человеком искренним и к обязанностям своим относился честно и добросовестно. В любом случае от многих своих собеседников в Торезе ни одного дурного слова я о нем не слыхивал. Сейчас многое может показаться наивным, но огульно судить минувшее по меркам сегодняшнего дня – затея изначально неблагодарная.

Среди прочих идей Любовенкова был и замысел восстановить престиж некогда почетного звания «стахановец», к тому времени вытесненного понятием «ударник». Словом, Сергею Васильевичу не вспомнить о Стаханове никак нельзя было, хотя личное знакомство никаких светлых перспектив не обещало.

Слушая рассказы Любовенкова, я невольно припомнил сентенцию Гюстава Флобера, призывавшего не прикасаться к идолам, так как на пальцах останется позолота. Парторг оказался не белоручкой партийного фронта, а истинным трудягой от идеологии, поэтому, познакомившись с запойным кумиром довоенных лет и его образом жизни, ужаснулся, а затем взялся по-стахановски в прямом и в переносном смысле разгребать авгиевы конюшни бытия Алексея Григорьевича.

Волею случая он оказался даже в роли… свата. Сочтя, что запойный кумир прошлого нуждается в постоянной заботе и в присмотре, а это полностью соответствовало действительности, Любовенков задумался, что не худо бы своего давно овдовевшего героя женить. За претенденткой дело не стало, она сама пришла в партком, попросив устроить ей встречу со Стахановым, с которым она когда-то зналась в Кадиевке. Будучи в зените славы, он даже в благодарность за что-то, о чем она говорить не пожелала, подарил ей туфли.

Парторг тут же отвел невесть откуда взявшуюся особу к ее старому приятелю, который подругу былых лет и припомнил, и не отринул, обретя таким образом нечто вроде семейного очага.

Без Любовенкова никак не могло произойти еще недавно немыслимое – в 1970 году, через 35 лет (!) после рекорда, Стаханову присвоили звание Героя Социалистического Труда. Интрига началась с поездки в Москву, где парторг со Стахановым навестили бывшего уже «правдиста» Семена Гершберга, по-прежнему не забывавшего донбасских знакомых. На вопрос Алексея Григорьевича: «Сема, как мне дальше быть?» – тот незамедлительно ответил: «Надо получать «Золотую Звезду»!»

И помог подсказками, советами и тем, что по-бюрократически именуется информационным обеспечением. Кое-какую лепту внес Петров: приезжал в Донецк, скандалил в обкоме, где о Стаханове слышать не хотели… В конце концов чудо свершилось, и произошло то, о чем Леонид Утесов съязвил: «Хорошо, что награда нашла героя, хуже было бы, если б раньше того же героя нашла ограда!»

В последние годы Стаханов стал отрабатывать свою зарплату. Директор шахтоупраления «Торезское» на мой прямой вопрос, а был ли толк от его злополучного подчиненного, ответил, что от самого по себе вряд ли, а вот в тандеме с Любовенковым польза, несомненно, имелась. После запоздалой «Золотой Звезды» и выхода на второй виток пусть не столь громкой, как в 1930-е годы, но все же славы Стаханова вновь стали рьяно приглашать и командировать на пленумы, активы и прочие официальные сборища. Бывал он в воинских частях, появлялся в институтах и школах, способствуя, как говорилось, трудовому и военно-патриотическому воспитанию. Шахтоуправление получило, таким образом, прямой выход на многих влиятельных лиц, чему способствовало и то, что Министерство угольной промышленности Украины располагалось не в далеком Киеве, а в соседнем Донецке. Посредством дуэта Любовенкова и его подопечного весьма успешно удавалось без всяких фондов добывать необходимую технику и деньги на социалку.

Бывший национальный герой превратился в удачливого «доставалу». Что ж… и то дело! Только вот трагедию его жизни никак не назовешь оптимистической.

P. S. Последнюю по времени да и по существу попытку реанимировать стахановское движение партийносоветские власти предприняли в 1985 году. Снова поднялась пропагандистская пыль столбом, к которой – чего скрывать – я и сам имел невеликое, но все же отношение. Без этого, собственно говоря, и не смогла бы появиться на свет эта публикация. О реально происходившем в Кремле и на Старой площади никто толком ничего не знал, но бытовали слухи, что за возврат к стахановскому «опыту» особо ратовал Егор Кузьмич Лигачев, негласно считавшийся вторым человеком в КПСС. Заговорили даже об учреждении ордена Стаханова как высшей награды для представителей рабочего класса – по аналогии с военным орденом Славы, которым награждали только рядовых, сержантов, старшин и в крайнем случае младших лейтенантов. Но в верхах пышно расцветал разнобой, и довольно сдержанная моя статья в печати так и не появилась. Орден тоже учредить не собрались.

Все выглядело прекрасно, однако непонятным оставалось, какое отношение имело все это к тем прорывам в организации производства и, следовательно, в повышении производительности труда, которыми, как полагалось считать, и было характерно стахановское движение. С киевским фотоаппаратом вопросов было и того больше, ибо его полностью скопировали с высоко ценимого фотопрофессионалами всех стран шведского «хассельблада», не сумев, правда, придать арсенальскому клону безотказности скандинавского предшественника.

Выставку «50 лет стахановскому движению» на ВДНХ, однако же, провели, и впечатление она произвела престранное. Чудес и новинок техники по стандартам 1985 года на ней, конечно, хватало. За стеклом витрины искрились кристаллы, выращенные в цехах объединения «Корунд». «Механическая рука», привезенная с Фрунзенского приборостроительного завода имени 50-летия Киргизской ССР, подавала желающим проспект с рассказом об управлении творческим поиском на производстве. Ленинградское производственное объединение «Ижорский завод» с вполне понятной гордостью представляло материалы по изготовлению уникального слитка массой 360 тонн. Киевский «Арсенал» выставил новую модель широкопленочной фотокамеры «Салют».

… Как потом складывались судьбы героев стахановских времен? Маруся к почтенным годам стала заместителем директора НИИ льна и конопли. Ее напарница Дуся, была даже директором фабрики, но очень рано, увы, умерла. Кажется, кто-то из стахановцев выбился в заместители наркома легкой промышленности. Другим с карьерой не повезло, хотя в начальственные кабинеты их тянули зачастую попросту «за уши». Что поделаешь, если умение работать своими руками и дар организовать труд других далеко не одно и то же.

О некоторых плодах подобного отбора начальствующих кадров повествует донбасская легенда о руководящей деятельности Никиты (Никифора) Изотова. После Промакадемии его поставили во главе угольного треста. Управлять шахтами оказалось куда сложней, чем самому давать угля стране, но знатный забойщик и не подумал отступать, компенсировав нехватку знаний ударами кулака по столу и многоэтажными тирадами в адрес подчиненных. Окна начальственного кабинета выходили на политехнический институт. Голос у новоиспеченного директора был зычным, так что ненормативная лексика изотовских разносов нередко доносилась в аудитории, вгоняя в краску юных студенток. Кто-то из институтских профессоров рискнул пожаловаться на новатора-ругателя первому секретарю компартии Украины Никите Сергеевичу Хрущеву, воспользовавшись его появлением в стенах инженерного вуза.

Тезка ударника откликнулся на сетования педагогов сходу и горячо:

– Стране уголь нужен, и товарищ Изотов родину без топлива не оставляет, – заявил он жалобщикам. – Так что вы бы лучше не жаловались, а девушек своих подальше от изотовских окон рассадили!

Если партия сказала «Надо!», то ректорату оставалось только ответить «Есть!». Со следующего же дня все студенческие группы, где числилась хотя бы одна особа женского пола, стали располагать в аудиториях, чьи окна смотрели в институтский двор.

Говорят, что традиция сбережения девичьих ушей от изотовского мата продержалась до начала войны, когда всей стране стало не до стыдливости…

Известный поэт Давид Самойлов в дни юбилея стахановского движения записал в дневнике свое уничижительное мнение о подобных намерениях, так сказать, «вливать старое вино в новые мехи», заодно усомнившись и в самой реальности стахановского рекорда. При всем уважении к очень и очень достойному поэту замечу, что само достижение (пусть даже и коллективное) все же было.

Имелись и отдельные удачи в отдельных отраслях. Скажем, в Узбекистане додумались разбить хлопковые плантации на квадраты, улучшили этим качество орошения и получили прибавку урожая. А колхоз, где впервые применили новинку, даже переименовали в «Кзылшахматчи» – «Красный шахматник». Но многие другие продекларированные показатели стахановцев сейчас трудно воспринимать без иронии. Можно поверить, что на Коломенском тепловозостроительном заводе кузнец Винокуров за смену выковал 100 вагонных крюков при норме 14: это все же вполне в стиле знаменитой некогда песни «Мы – кузнецы, и дух наш молод. Куем мы счастия ключи». Но всерьез соглашаться с тем, что на том же предприятии в достахановские времена 15 человек собирали дизель за 25–30 дней, а впоследствии три человека справлялись с той же работой втрое быстрее, уже трудней. Притом никакого конвейера в Коломне тогда не было. Поневоле задумаешься: или нормы брались с потолка, или подсчет вели на тот глазок, который был предписан свыше.

Время мчит быстро. Теперь мало кто помнит ткачиху Валентину Гаганову, призывавшую передовиков переходить в отстающие бригады и подтягивать их до своего уровня. Забыли и Надежду Загладу, публиковавшую в «Правде» явно не своей рукой написанную статью «Дорожить честью хлебороба». Это и немудрено. И та и другая при неоспоримых личных побуждениях и достоинствах оказались всего лишь сиюминутными персонажами регулярных пропагандистских акций, затевавшихся каждые два-три года, как и строитель Злобин, горняк Мамай и многие, многие прочие. Стаханов же оказался рекордсменом не только по выработке, но и по стажу – его почина хватило более чем на полвека!..

В целом же долгосрочные результаты придуманного Петровым эксперимента применительно к Донбассу иначе как сомнительными не назовешь. В справке, полученной мной когда-то на шахте имени XXII съезда КПСС, говорится, что дорекордная норма выработки Стаханова составляла 7,28 тонны за смену. В 1985 году средняя норма забойщика по шахте составляла… 7,04 тонны. В той же справке утверждалось, что за полвека увеличилась глубина отработки пластов, взрывоопасность, «газообильность», ухудшились условия добычи… В итоге трудоемкость возросла на 39,2 процента, иначе норма выработки якобы могла быть 12,59 тонны. В любом случае получается, что о всеобщей многократности перевыполнения заданий речь не шла. В других же случаях нормы реально повышали, а ощутимые поначалу переплаты съеживались и отменялись.

Однако… ни Стаханова, ни его чистосердечных последователей, разрекламированных всеми мощностями агитпропа ЦК КПСС, в этом винить я бы не рискнул.