…Была мечта, она и погнала в дорогу. Заманчивая такая мечта, серая в яблоках. Почему именно такой масти лошадь хотелось привести домой после заработков на шахте, он и сам не знал. Но цель свою видел отчетливо, зная, что крестьянину без лошади жизнь не в жизнь.

Он уезжал из деревни, полный святой и непреложной уверенности, что через год-другой благополучно вернется в нее вновь. Собственно говоря, этим парень тоже не отличался от множества других, кто срывался с обжитого еще прадедами двора, отправляясь на поиски счастья.

С удачей ему повезло. И мечта сбылась – прямо к проходной шахты ему подавали пролетку с ухоженными лошадьми. Правда, через полвека творцы его легенды уверяли, будто он почти не пользовался собственным выездом, предпочитая добираться в новую квартиру после смены пешком. На самом деле ни персональной конной тяги, ни чуть позднее автомобиля он не чурался, поскольку ходить в одиночку по ставшей уже родной Кадиевке ему стало не вполне безопасно. А вот вернуться в деревню навсегда не удалось, поскольку вскоре после приезда в Донбасс по стране зашумела коллективизация вкупе с раскулачиванием и трудиться на колхозных нивах наш герой не спешил. Зато, когда через много лет он собрался навестить оставшуюся еще в живых родню, встречали его как самого уважаемого гостя – всем миром, хотя… непонятно – то ли из уважения, то ли из любопытства.

В поздней, скупой на слова, как и подобает казенным бумагам, автобиографии для отдела кадров о своей жизни он писал: «Я, Стаханов Алексей, родился в 1905 году 21 декабря в деревне Луговое… Орловской области в семье крестьянина. В 1913 году пошел учиться в сельскую школу, где проучился три года. В 1917 году я нанялся к кулаку на мельницу, где проработал до 1927 года. В 1927 году выехал в Донбасс на шахту «Центральное-Ирмино», где работал коногоном до 1929 года. В 1929 году перешел работать крепильщиком, в качестве которого работал до 1931 года. В 1931 году перешел работать забойщиком… На этой же шахте 30 августа 1935 года мною был установлен рекорд по добыче угля. За смену я вырубил 102 тонны угля…»

– Знаете, столько лет прошло, а меня все спрашивают, почему Стаханова выбрали, почему мы вообще решились на рекорд, – рассказывал мне в 1985 году Константин Григорьевич Петров, занимавший полувеком ранее должность парторга ЦК ВКП(б) на шахте «Центральная-Ирмино». – На первый вопрос я еще тогда для себя ответил. Работать Алексей любил и умел лучше многих. И парень был видный, сильный. Не для печати добавлю. Я думал про себя: кулаки у него тяжелые, соберутся побить за то, что высовывается промеж прочих, так отобьется.

– А что – бывало? – поинтересовался я.

– А то нет?! – хмыкнул Петров. – Между нами добавлю: я его часто вспоминал, когда Высоцкий в моду вошел. У него же песня есть про шахтеров. Помните, наверное: «А он стахановец, гагановец, загладовец, и надо же, чтоб завалило именно его».

…Песню эту я слыхивал. В ней от лица простого работяги повествуется, как энтузиаст свершений ради побед в соцсоревнованиях и пятилетних планах угодил под завал, а товарищи отнюдь не поспешили на помощь, поскольку он снова начнет скоростными темпами «опять стране давать угля, и нам хана». Приходилось читать и киноповесть поляка Сцибор-Рыльского «Человек из мрамора». Сам фильм, поставленный Анджеем Вайдой, у нас стали показывать уже после перестройки, но сценарий опубликовали еще в 1960-е годы. В нем польскому стахановцу-каменщику друзья по стройке попросту подсунули раскаленный кирпич…

Разговор наш с Петровым, воспроизводимый по старым записям в блокноте, состоялся в кабинете первого секретаря горкома партии города Стаханова, куда я приехал по заданию одной из центральных газет, дабы написать нечто юбилейное к пятидесятилетней годовщине стахановских свершений.

Хозяину начальственных апартаментов пояснения Петрова не понравились:

– Что ж ты, Константин Григорьевич, гостя пугаешь? – сказал он с недовольной улыбкой. – Совсем политическое чутье потерял!

– Я же по-свойски говорю. – На этих словах бывший парторг ЦК доверительно посмотрел на меня: – А гость сам должен знать, что нужно в газету, а что можно для друзей рассказать... – И строго, с интонациями бывалого наставника добавил: – Вы, главное, подчеркните: сейчас про улыбку Гагарина говорят, а в то время улыбка Стаханова славилась. Сам Иосиф Виссарионович ее ценил!

– Константин Григорьевич у нас человек уникальный, – уважительно сказал хозяин кабинета, – он со всеми генеральными секретарями ЦК встречался…

– Да, от Сталина до Горбачева, – гордо произнес Петров, – про наших, украинских уже не говорю… Но давайте снова к рекорду. Так вот, сидели мы в парткоме, думали, как бы получше Международный юношеский день отметить. Чувствовалось, что не все делаем, что должны, отстаем… От плана, от страны. Надо показать, на что способны парни, тем более праздник на носу. Директор шахты эту идею не очень воспринял, а начальник участка Машуров заинтересовался. Думаю, он человек грамотный, сведущий, зря одобрять не будет. Прикинули с ним, как лучше организовать, тогда и пошли к Стаханову. Застали его после смены, он как раз в огородике копался. Согласился с полуслова и сам предложил труд разделить, чтобы забойщик только уголек рубал, а на крепь и на отгребание угля не отвлекался. Машуров сразу сказал, что этаким манером до ста тонн выработку дать можно. Ни Стаханову, ни мне не поверилось. Так много, что и представить страшно, десятая часть добычи всей шахты за сутки. Но Алексей загорелся, решил один всю лаву прорубить, а это больше восьмидесяти метров. Ударили по рукам, договорились, что завтра в ночную смену начнем, да вдруг жена Стаханова на дыбы, коммунистическим попом меня обозвала. Кровь цыганская, горячая. Кричит, мол, не верь ему, Алексей! Смешно сказать, пока корову ей не предложил, не успокоилась!..

Ночную смену они выбрали не случайно. Вроде бы все продумано было, все рассчитано, но рисковать никто не хотел. Кроме Стаханова, Петрова, Машурова, редактора шахтной многотиражки «Штурмовка» Павла Михайлова и крепильщиков, никто о задуманном не знал. И ночью 30 августа клеть унесла их по стволу шахты вниз к забою.

Стаханов осмотрел лаву, проверил воздушную магистраль, подключил отбойный молоток. Много лет спустя он уверял, что молоток буквально играл в его руках, отваливал уголь целыми глыбами, крепильщики едва успевали поддерживать свод стойками, пыль скрипела на зубах, а Стаханову казалось, будто невиданный скоростной агрегат уносит его вглубь подземелья…

Что он чувствовал на самом деле, теперь уже никто не расскажет. Книгу, вышедшую под его именем, на самом деле написал корреспондент «Правды» Семен Гершберг. Где правда, где журналистский вымысел – неведомо.

Есть и альтернативная, как сейчас модно говорить, версия истоков рекорда. Этот вариант трактовки выбора стахановской судьбы я услышал в городе Торезе, где Стаханов провел последние годы своей в чем-то трагической, а кое в чем трагикомической жизни.

В 1970 году, когда Стаханову присвоили звание Героя Социалистического Труда, в партком шахтоуправления «Торезское» пришло письмо бывшего редактора многотиражки «Штурмовка» Павла Михайлова, проведшего вместе со Стахановым под землей ту легендарную смену. «Рад за тебя, Лешка! – писал тот. – Времени прошло много, а приврали к тому, что было, еще больше... Помню, сидели мы с Петровым в парткоме, гадали, кого послать на рекорд. Тут открылась дверь и вошел ты с криком:

– Парторг, как жить будем? Опять чуни из раздевалки стибрили (в оригинале было использовано более эмоциональное, однако непечатное выражение. – Прим. авт.).

Петров сказал:

– Про чуни потом, а на рекорд пойдешь?

Ты, Леша, бросил тогда шапку на стол и сказал:

– Чуни давай, а я куда хошь пойду!»

…Но вернемся к ставшей уже канонической версии, которую я выслушал от Константина Григорьевича Петрова.

– Верьте не верьте, а в забое улыбка у Алексея с лица не сходила. Никогда мне этого не забыть, – уверял Петров. – Одной рукой за стойку Леша держится, в другой молоток, куски угля только и отскакивают. Там не до разговоров было, только просил меня поярче светить. Из-за этой лампы мне потом проходу не давали, что-то даже символическое усматривали, да какие там символы. Шахтерские фонари слабоваты были, вот я и взял аккумуляторную лампу, которой технадзор пользовался, она посильнее, ведь раз на рекорд решились, ничто мешать не должно. Еще с Михайловым едва не перессорились, кому ее держать… А потом Стаханова прямо насильно останавливать пришлось. Не верил, что смена закончилась. Машуров сразу прикинул, что около ста тонн Алексей выдал, это же больше десяти дней работы, если бы рубил по-старому. Потом точнее подсчитали, оказалось, сто две тонны. Иначе говоря, четырнадцать норм…

Под землей в «стахановский забой» никто уже не войдет. Знаменитая шахта в девяностые годы прошлого века закрылась, не выдержав рыночных новшеств. Впрочем, у этого заброшенного забоя есть адрес на поверхности. Легендарная смена закончилась как раз под домом 13 по Ульяновской улице на глубине 450 метров. После полувекового юбилея там установили памятный камень. Уж не знаю, уцелел он до наших дней или нет. А вот памятник самому Стаханову в бывшей Кадиевке есть. Когда-то я угодил на его открытие, воочию увидев многих из тех, кто вслед за первым ниспровергателем норм ринулся на штурм привычных показателей.

…Молодая удаль горячила кровь. Почет, свалившийся на плечи Стаханова, действовал на остальных лучше любого допинга, тем более что кроме обещанной в семью коровы и пресловутых чуней рекордсмен тут же получил квартиру со всей обстановкой и немало иных поощрений, о которых остальным приходилось только мечтать. По современным понятиям странно, правда, что «материализацией духов и раздачей слонов», по выражению Остапа Бендера, занимался парторг, который реальными, а не духовными ценностями вроде бы ведать не должен. Может быть тогда между Петровым и директором шахты Иосифом Заплавским первая кошка пробежала. В конце концов директор оказался в лагерях, а Петров в его кабинете.

Кстати сказать, крепильщиков, без которых рекорда быть не могло, никто особо не вспоминал. Герой дня, по мнению Петрова и тех, кто распространял почин, должен был быть один. Но остальные шахтеры тоже рвались в трудовые бои. Парторг участка «Никанор-Восток» Мирон Дюканов сразу после ударной смены пообещал Стаханову, что его рекорд долго не продержится. Но прежде чем Дюканову удалось свое намерение осуществить, забойщик Василий Поздняков дал девять норм. 4 сентября Дюканов нарубил-таки 115 тонн угля. На следующий день Дмитрий Концедалов выдал 125.

Центральный орган ЦК КПСС газета «Правда» удостоиiла поначалу стахановское свершение всего-навсего двадцатистрочной заметки. Но…через несколько дней на шахту позвонил нарком тяжелого машиностроения Орджоникидзе. Первый звонок был в обком компартии Украины, однако там ничего о рекорде не знали, тогда наркома соединили прямо с Петровым, который после разговора с главой важнейшего наркомата от переживаний не смог обойтись без сердечных капель, поскольку ни на йоту не предполагал, к чему приведет его затея. С высоты наших дней столь пристальное внимание, проявленное одним из первых лиц государства к событиям на рядовой шахте, не может не изумить. В конце концов трудовые атаки на планы и нормы превратились к 1935 году уже в нечто типа национального вида спорта. Вспомню хотя бы, что задолго до Стаханова на комсомольских и партийных собраниях обсуждали повесть Валентина Катаева «Время, вперед!», повествовавшую о чем-то вроде синхронных гонок за максимальные показатели работы бетономешалок, одновременно проходивших на стройплощадках разных уголков страны – от Магнитогорска до Сталинграда.

Ударничество этих потогонных смен основывалось разве что на добровольном надрыве людей, истово веривших в светлое будущее. На этом и сделал свою карьеру предшественник Стаханова Никита Изотов, обладавший неимоверной физической силой от природы и способный крушить без устали угольные пласты без всяких отбойных молотков. Но мускульные возможности человека не беспредельны и к середине тридцатых годов были уже вычерпаны почти без остатка.

Очевидно, что Орджоникидзе, прекрасно знавший, что всенародно рекламировавшиеся показатели выполнения пятилетних планов были во многом дутыми, увидел в кадиевском эксперименте пример для подражания в поиске рациональной организации труда. Попытка разделения процесса труда на отдельные звенья и впрямь выглядела новинкой. Хотя… выгода от внедренного Фордом конвейера уже ни для кого не была секретом. Суть одна и та же, но перенести этот конвейерный принцип в шахтерское дело никто прежде не пробовал. Орджоникидзе в свою очередь первым оценил эффект, который, казалось бы, сулил всей стране стахановский рекорд.

За считаные дни движение, которое иначе как стахановским уже не называли, перехлестнуло границы Донбасса. Следующая правдинская публикация была гораздо объемней и называлась «Советский богатырь». Стахановцы становились не только героями дня, но и героями страны. Такого значения слова «герой» словари русского языка еще не учитывали. Как, впрочем, и слово «рекорд» применительно к труду.

На безвестных еще накануне шахтерских парней, а потом и на их последователей с транспорта, с ткацких фабрик и еще бог весть откуда свалилась слава, которую они не ждали и к которой готовы не были. Почетные грамоты и ордена, президиумы всесоюзных совещаний, съездов, конференций и прочих мероприятий!.. Во время поездок по стране Стаханова и его друзей встречали как всенародных героев. На заводах во время их визитов рабочие бросали станки.

Пропагандистская индустрия Страны Советов заработала во всю мощь. Ее «ударники» трудились, так сказать, не покладая перьев. Илья Эренбург опубликовал открытое письмо стахановке-ткачихе из Ивановской области Дусе (Евдокии) Виноградовой. Суть его проще всего передать перефразом известной песни «вы трудитесь – мы вас воспоем»: «…любим вас не потому, что вы знамениты и знатны, но потому, что у нас с вами одни муки и радости… муки и радости творчества!» При всем уважении к талантам и заслугам Эренбурга, умудрявшегося прославлять советских героев труда из Парижа, трудно, однако же, безропотно согласиться с безапелляционной попыткой обласканного властью литератора поставить знак равенства между своими заботами и заботами ивановско-донбасских тружеников. Но… правила идеологической игры расстояний не признают.

Стоит ли дивиться, что у иных из вчерашних рядовых забойщиков головы в полном смысле слова кругом пошли без водки или спирта?! Притом что ни в том ни в другом они себе не отказывали. Первым буквально на ровном месте споткнулся Дмитрий Концедалов. Приехав в Москву с друзьями и коллегами по шахте да по рекордам на какое-то всенародное рекламно-трудовое «вече», он встрял в драку прямо у вагонной двери на платформе Павелецкого вокзала.

– К Митьке какой-то ворюга в карман залез, – говорил мне один из первостахановцев Василий Григорьевич Силин. – Ему кричат: берегись! Он карманщика за руку, но откуда-то второй вывернулся. Концедалов пиджак с плеч – и в драку. Милиционер подоспел, скрутили кого надо, а пиджака нет. Деньги-то ладно, их почти и не имелось, мы командировочные в Москве получали, да на лацкане орден был. А награды повторно не выдают. Он перед Орджоникидзе прямо на колени пытался упасть, но и товарищ Серго ничего поделать не смог. Никите Изотову да и нашему Лешке имена даже поменяли, а второй орден чеканить поскупились.

История с перекрещиванием героев первых пятилеток полулегендарна и трагикомична. Дело в том, что в те времена на газетных страницах полные формы имен почти не употреблялись, героев публикаций именовали или просто товарищами, или с добавлением первой буквы инициалов. Таким образом якобы «А. Стаханов» потом из Андрея, как в свидетельстве о рождении, превратился в Алексея, с этим именем он в историю и вошел. По сходной причине знаменитый ударник Н. (Никифор) Изотов благодаря центральному печатному органу ЦК КПСС стал… Никитой. Константин Петров уверял меня, что попытки обоих найти справедливость с помощью Орджоникидзе встретили отпор с лаконичным комментарием наркома: «Правда» не ошибается!»

…Стаханова неприятности до поры до времени миловали, хотя разных поводов для них он подавал предостаточно. Одну из малопочтенных историй он сам поведал незадолго до смерти на встрече со студентами политехнического института в Донецке вскоре после присвоения кумиру первых пятилеток звания Героя Социалистического Труда. Очевидец пересказал мне этот эпизод следующим образом. По завершении официальной части в достаточно узком кругу профессуры знаменитого некогда «новатора», которого большинство собеседников воспринимали едва ли не как оживший музейный экспонат, стали расспрашивать о давно минувшем.

– О Сталине нынче вспоминать немодно, – заявил он как-то на активе в Донецке, – я вам лучше про Орджоникидзе расскажу. Так вот, вызвал Григорий Константинович меня однажды в столицу орден получать. Жили мы, стахановцы, всегда в гостинице «Москва», чтобы поближе к наркому и к Кремлю тоже. Ребята молодые, шебутные, часто во всякие неприятности вляпывались, и товарищ Серго приказал для нас специальный буфет завести, чтобы по городу не шатались без нужды.

Привезли меня с вокзала, ключи без оформления вручили. Я и побриться не успел, как звонят от Орджоникидзе: мол, сиди в номере, водки не пей, а жди, когда в Кремль поведут. Ну… раз водку нельзя, я на пиво налег. День жаркий, пиво холодное, в магазин ходить не надо, все обслуга принесет. Ждал, ждал да и задремал.

Разбудили меня энкаведешники, их завсегда сопровождать нас присылали. Вскакиваю из кресла, а в правом сапоге мокровато да голенище белым стало – обмочился спросонок, вот соль и выступила.

– Подождите, – говорю, – сейчас сапог отчищу.

Главный из них с двумя шпалами на петлицах увидел, что случилось, и кричит своему сержанту:

– Снимай сапоги, ты с товарищем Стахановым вроде одного размера будешь!

Сержант без разговоров стаскивает хромари, я свои на пол швыряю – и бегом к автомобилю. Привозят меня обратно с орденом на лацкане после банкета, провожают до номера. Я старшому скромненько говорю: давайте обратно обувкой меняться, а то сколько можно сержанту босиком поджидать.

– Носите на здоровье, – отвечает, – а сержант сейчас под арестом за нарушение формы одежды.

Оказалось, что сержант в моих сапогах в караулку пришел, а там проверка, вот и загремел он на «губу», или как там она в НКВД называлась. У них с этим строго было. Могли и подальше навсегда заслать. И ведь не прикажи товарищ Серго для нас «стахановский» буфет в гостинице устроить, ничего бы с сержантом такого не вышло! Я сапоги эти долго таскал, хорошая кожа была, теперь такой и не найдешь!..

У этого малоаппетитного при всей его смачности эпизода были и другие, не столь дурно пахнущие стороны. О них поведал мне присутствовавший и в гостинице, и в Кремле Константин Григорьевич Петров. На приеме в присутствии Главного Вождя и многих других вождей рангом пониже шахтеры так расчувствовались, что Петрову, не по-стахановски, но все же немало принявшему на грудь, пришла на ум шальная, но неотвязная идея, за разрешением на воплощение которой он рискнул обратиться к самому Сталину.

– Иосиф Виссарионович, – спросил он, расхрабрившись, – дозвольте донбассцам сплясать для вас нашу шахтерскую «барыню».

Сталин, попыхивавший одной из его знаменитых трубок, одобрительно кивнул, и шахтеры пошли вприсядку по кругу! Инициатор верноподданического танца уверял: разувшись уже в гостинице, обнаружил, что сбил ноги до крови...

В свои номера «Москвы» они добирались пешком через Красную площадь. Волнение вкупе с эйфорией были таковы, что где-то на уровне Мавзолея вся компания затянула песню, и не какую-нибудь, а… «Шумел камыш». Ко второму куплету кто-то вдруг спохватился и вполголоса встревоженно сказал:

– Братцы, молчок! Не то заберут! – и оглянулся на пару молчаливых провожатых, шедших позади.

Веселая компания разом стихла и дружно уставилась на соглядатаев или телохранителей – никто внятно не мог сказать, кто же они на самом деле.

Один из сопровождающих, уловив смущение, если не испуг шахтеров, подошел поближе и дружелюбно изрек:

– Ребята, не бойтесь. Сегодня вам все можно!..

В эту развеселую пору Стаханов даже угодил на обложку американского журнала «Тайм», который знаменитостей из Старого Света никогда особо не жаловал. Журналистка из США, приехавшая в Кадиевку, больше, чем рекордом, заинтересовалась тем самым серым в яблоках конем, ради которого Стаханова и занесло в Донбасс. Прочитав о «лошадиной» мечте в очерке Михаила Кольцова, американка захотела проехаться в санях по-русски. Упряжку ей подали и покатали на славу с ветерком, правда, кони были не серыми, а вороными. Петров был очень не против того, чтобы присоединиться, но сани оказались тесноваты, и места ему не нашлось даже на облучке, поскольку рядом с кучером уселся американский фотограф. Неугомонная дама увязалась за Стахановым и в шахту, то и дело задавая вопросы типа: не силой ли заставили его идти в забой той августовской ночью, не надорвался ли он. Наконец, к смущению не отходившего ни на шаг Петрова, прямо в лоб спросила, верит ли вообще мистер Алексей в советскую власть.

Бывали встречи и с шахтерами из «мира капитала», одна из которых сыграла в судьбе Стаханова едва ли не трагическую роль. Но об этом немного позже…