В 1933 году известный английский писатель Герберт Уэллс пророчил на страницах своего футурологического, впоследствии экранизированного романа «Облик грядущего», что Вторая мировая война начнется 4 января 1940-го со спора между немцами и поляками из-за вольного города Данцига (Гданьска). Прославленный фантаст точно указал место, где зародилась всеевропейская «брань», но слегка – на четыре месяца – ошибся по срокам.

Гитлер, естественно, ни при каком раскладе сил не учинил бы побоище зимой. Сражения между Берлином и Варшавой вспыхнули раньше, 1 сентября 1939 года, а те события, которые по стандартам официозной историографии принято называть Второй мировой войной, развернулись через два дня – 3 сентября, когда в драку ввязались англичане и французы, поддержавшие Польшу. Боевые действия шли и в 1940 году, причем в орбиту грандиозной сечи затягивало все новых и новых участников. В данном смысле 1940-й стал моментом истины: летом Германия решила судьбу Западной Европы, Россия почти вернула себе дореволюционные очертания, а осенью Италия разожгла яркий костер на Балканском полуострове. Объективная логика повернула все великие державы, включая Англию, лицом к востоку и югу Старого Света. Становилось ясно, что дальнейшие конфликты вспыхнут, скорее всего, именно в этих стратегически важных районах. Но перед звонком, позвавшим боксеров на ринг, возникла некая люфт-пауза: грозным вождям захотелось еще раз – напоследок! – посмотреть друг другу в глаза.

ПИШЕТ ЦАРЬ НЕМЕЦКИЙ – ПИШЕТ РУССКОМУ ЦАРЮ…

С лета 1940-го отношения между Москвой и Берлином стали, применяя медицинскую терминологию, покрываться гусиной кожей. Каждую из сторон раздражала чрезмерная, по ее мнению, напористость другого партнера. Мы знаем о беспокойстве в Кремле по поводу переброски немецких войск с Западного фронта, из Франции на восток, к русской границе. Но в рейхсканцелярии тоже с недоверием и подозрительностью взирали на действия красных лидеров вдоль европейских рубежей Советского Союза. Шепот о «большевистской активности» пополз по всей Европе – возможно, с умелой подачи гитлеровской разведки. Сталин сразу захотел расставить все точки над i.

23 июня, наутро после французской капитуляции, в газетах было опубликовано сообщение ТАСС. «В связи с вступлением советских войск в пределы прибалтийских стран усиленно распространяются слухи о том, что на литовско-германской границе сконцентрированы не то 100, не то 150 советских дивизий, что это сосредоточение… вызвано недовольством Советского Союза успехами Германии на Западе, что оно отражает ухудшение советско-германских отношений и имеет целью произвести давление на Германию. Различные вариации этих слухов повторяются… чуть ли не каждый день в американской, японской, английской, французской, турецкой, шведской печати».

Но в таких стонах и воплях нет, само собой, ни грана правды. В Прибалтике развернуты лишь 18–20 наших дивизий – и не на пограничной линии, а в глубинных, тыловых районах. Подобные действия обеспечивают гарантии для договоров о взаимопомощи с Каунасом, Ригой и Таллином. ТАСС быстро нашел причину сей клеветы – стремление «набросить тень» на советско-германские контакты. Однако господа провокаторы не в силах понять «тот очевидный факт, что добрососедские отношения, сложившиеся между СССР и Германией, нельзя поколебать какими-либо слухами и мелкотравчатой пропагандой, ибо эти отношения основаны не на преходящих мотивах конъюнктурного характера, а на коренных интересах СССР и Германии».

Трудно сказать, насколько успокоили горячие клятвы порывисто-переменчивую душу Адольфа Гитлера. Рейхсминистр фон Риббентроп вспоминал, что осенью ему довелось беседовать с фюрером в Мюнхене – родовом гнезде национал-социалистического движения. Встреча проходила в новом здании Коричневого дома. Властелин выглядел донельзя возбужденным: до него только что довели информацию «о передвижениях войск на русской стороне… и об усилившейся деятельности коммунистических агентов на германских предприятиях». Гитлер, по словам Риббентропа, впервые резко отозвался о политике России и даже высказал мысль, что Сталин подписал пакт о ненападении, прогнозируя длительную войну на Западе, «дабы продиктовать нам сначала экономические, а затем и политические условия». (Вероятно, это был тот случай, когда фюрер не слишком ошибался.)

Риббентропу, откровенно опасавшемуся войны с восточным гигантом, стало понятно, что антирусский дух идет прежде всего из партийных и военных кругов. Дипломаты же – при всем их нацистском настрое – здраво размышляли о подводных камнях восточного похода и цитировали афоризм железного канцлера Отто фон Бисмарка: «Господь Бог не дает заглядывать в чужие карты». На сей раз рейхсминистр сумел повлиять на своего взвинченного патрона: тот одобрил наконец очередные переговоры с русскими. Правда, устроить встречу Гитлера со Сталиным не удалось: оба диктатора не торопились покидать свои столицы. Поэтому письмо герра Риббентропа, направленное 13 октября гению человечества, ставило вопрос иначе: «Мы приветствовали бы желание господина Молотова в ближайшее время посетить Берлин… После моего двукратного визита в Москву видеть однажды господина Молотова в Берлине было бы для меня особенной радостью. Его визит дал бы фюреру возможность лично изложить свои мысли о формировании отношений между нашими странами». В кратком ответе, посланном через неделю, 21 октября, Сталин выразил согласие с инициативой немецких руководителей.

НАШ ПАРОВОЗ, ВПЕРЕД ЛЕТИ!

Вечером 9 ноября вереница правительственных ЗИСов доставила на Белорусский вокзал членов советской делегации. С Вячеславом Молотовым ехали нарком черной металлургии Иван Тевосян, заместитель наркома иностранных дел Владимир Деканозов и заместитель наркома внешней торговли Алексей Крутиков, а также технические работники, секретари, эксперты и переводчики. Главу советского правительства провожали его влиятельные замы – Анастас Микоян, Климент Ворошилов, Лазарь Каганович, Николай Булганин. На перроне стояли народные комиссары и представители дипломатического корпуса. С послом Третьего рейха графом Фридрихом фон Шуленбургом вышла неувязка: обязанный в соответствии с церемониалом сопровождать высоких гостей к себе на родину, он по оплошности забыл дома парадный мундир. Пришлось догонять экспресс на машине – где-то за Москвой…

На пограничной – в глубине бывшей Польши – станции Малкине Молотова и его спутников чествовали уполномоченные рейхсканцелярии – заведующий протокольным отделом МИДа Дернберг, начальник штаба связи Рудольфа Гесса (заместителя фюрера по НСДАП) гауптамтсляйтер Штенгер и капитан 1-го ранга Штефазиус. Когда поезд снова тронулся в путь, перед глазами нашей делегации предстала жутковатая картина в духе офортов Франсиско Гойи: вдоль всего железнодорожного полотна, широко расставив ноги и держа на перевязи автоматы, вытянулась бесконечная солдатская линейка. Охрана! Герои вермахта – сокрушители Франции – повернулись к вагонам спиной, и восходящее солнце мрачно пламенело на начищенных стальных шлемах. Поневоле вспомнились сцены прошлого дня – еще на советской территории. Когда экспресс «пробегал» белорусские приволья, вдоль насыпи, с промежутком в 400–500 метров, тоже располагалась охрана – красноармейцы с винтовками, к которым были примкнуты штыки. Но как разнился облик русских и немецких бойцов! Наши часовые не замирали по стойке «смирно», они сидели на пеньках, курили махорку или, пользуясь теплой погодой, лежали на расстеленных шинелях, заглядывая в окна необычного состава…

В одиннадцать часов утра 12 ноября литерный поезд прибыл на Ангальтский вокзал немецкой столицы. «В Берлине, – сообщило ТАСС, – товарищу Молотову германскими властями была устроена торжественная встреча». На перроне стояла практически вся нацистская верхушка. Приветствуя гостей, фон Риббентроп – от имени фюрера и себя лично – поздравил членов советской делегации с благополучным прибытием на землю Третьего рейха. По привокзальной площади, невзирая на моросивший дождь, прошла рота почетного караула. Зазвучали государственные гимны. При напеве «Интернационала» в глазах фашистских бонз появилась какая-то небывалая серьезность. Редко вдохновлялись они такой музыкой! Что-то напомнило Петербург почти полувековой давности: летом 1891-го, во время визита в Кронштадт французской военно-морской эскадры, император Александр III, услышав аккорды «Марсельезы», по-солдатски взял под козырек. А от русских жандармов требовали хватать на митингах всех студентов, поющих сей гимн Великой антимонархической революции. Воистину, парадоксы большой политики умом не понять и аршином общим не измерить!

Вслед за церемонией хозяева и приезжие разместились в черных «мерседесах». Кортеж доставил Вячеслава Молотова и его помощников к замку Бельвю, официальной резиденции нашей переговорной группы. Этот коттедж, принадлежавший раньше кайзеру Вильгельму II, был оценен и новыми владыками фатерланда. Длинная липовая аллея, тенистый парк, где цвели экзотические растения, тотчас настраивали на раздумья о судьбах человечества. Гостей разместили на втором этаже и повели в ресторан. В конце сытного завтрака желающим подали сигары и коньяк. А затем началось самое главное… Роскошные лимузины выехали на Шарлотенбургское шоссе, миновали триумфальные Бранденбургские ворота и с бешеной скоростью понеслись по Вильгельмштрассе.

Кавалькада затормозила у здания имперской канцелярии. Во дворе делегацию встретил статс-секретарь Отто Мейснер, проведший дипломатов в круглый, ярко освещенный вестибюль с удобными диванами и столом для закусок. Дальше был только кабинет Адольфа Гитлера. Из всей русской группы туда вошли Молотов, Деканозов и два переводчика – Владимир Павлов и Валентин Бережков.

Кабинет казался скорее банкетным залом, нежели рабочей комнатой главы государства. Всюду ковры, гобелены, кресла. В углу на крепкой подставке из черного дерева покоился знаменитый гигантский глобус. В противоположном конце кабинета поражал размерами полированный письменный стол. За ним и сидел фюрер в темно-зеленой гимнастерке, левый рукав которой перехватывала красная повязка с черной свастикой в белом круге. Грудь вождя украшал Железный крест. Увидев посетителей, он поднялся из-за стола и вышел на середину зала. Выбросив ладонь в нацистском салюте, поздоровался с каждым за руку. В этот момент из-за драпировки, скрывавшей запасную дверь, появился рейхсминистр фон Риббентроп. За ним прошли немецкие переводчики – Пауль Шмидт и Густав Гильгер, сотрудник германского посольства в Москве. Все разместились вокруг стола, причем Гитлер усадил Молотова на диван, а сам опустился в обтянутое пестрой тканью кресло.