Павел Разов, выходец из грязовецких крестьян, воевал в Первую мировую войну, продолжил службу в белой армии и уехал в эмиграцию. Чужбина, некогда поглотившая тысячи наших соотечественников, всегда неласкова, а в отношении Разова это проявилось с особой силой. Очутившись в изгнании, Павел искал счастья и в Европе, и в далекой Аргентине. Наверное, в его ситуации такое решение было правильным: после мировой бойни европейские страны неимоверными усилиями налаживали жизнь.

Эти трудности в полной мере испытал на себе Павел Разов в Бельгии, где он обосновался после возвращения из Южной Америки. Причем жить в Европе для него было важно с психологической точки зрения: гораздо ближе были родная земля и люди, оставшиеся в России. С ними проще, нежели прежде, можно было поддерживать переписку. И Павел писал старшему брату Александру, который в начале 1920-х с Вологодчины перебрался в Ленинград.

Письма Павла, пришедшие в Советский Союз в 1927–1928-м, сохранились.

Фигура Павла Евгеньевича Разова как белогвардейца может разочаровать. На протяжении десятилетий средства казенной пропаганды преподносили два основных типа белых воинов. Первый (вплоть до 1950-х) – тип сугубо отрицательный. Закоренелый враг, застеночный палач, форма с иголочки, при перчатках, перетянутый ремнями френч с золотыми погонами, пенсне или монокль, а в особо тяжких случаях глаз перехвачен черным, регулярные ресторации с выпивкой и красавицами-вамп, выраженная склонность к садизму, шаг подчеркнуто строевой, до блеска начищенные сапоги, отдание, даже без надобности, воинской чести, лицо холеное с выражением надменным, ровный пробор, искривленные губы, в них – папироска, горделивое вздергивание головы и прочие признаки враждебности коренным интересам рабочего класса. Надо заметить, что при некотором утрировании образа подобные офицеры имелись, хотя большинство их служило не в армии, а в гвардии – привилегированном виде дореволюционных вооруженных сил. Второй (с начала 1960-х) – тип осторожно-положительный. Приятная размягченность при некотором, на словах, сочувствии делу пролетариата, запутавшийся соотечественник, не сумевший оценить пронзительной красоты революции, благородные манеры и тонкое воспитание, пианист и меломан, культурный и прекрасно образованный, а иногда просто-таки кабинетный книгочей, нервный, трепетный и страстный – прямо какой-то интеллигент, а не воин – и вместе с тем симпатичный и обаятельный. Определенные основания для последней трактовки тоже имелись. К примеру, на форзаце 11-го тома сочинений Достоевского сохранилась надпись: «Поручикъ Мининъ, 9.VIII.1917». Подумать только: офицер, а читал «Дневник писателя»!

И все же в массе своей армейские офицеры, составившие костяк белой армии, были народ простой, незатейливый – вчерашние веселые юнкера, записные, по выражению тех лет, «тоняги» (от «держать тон») и «пистолеты» (от постоянной заряженности на поступки), а попросту молодые балбесы и бесшабашные повесы. Они пили изрядно вина, позвякивали шпорами, лихо рубили с плеча, расписывали пульку, а другую пульку мастерски вгоняли в яблочко мишени, волочились за гарнизонными львицами, часто употребляли модное тогда словцо «адски» («адски влюбился», «адски проигрался») и всячески наслаждались жизнью, но, согласно нормам присяги, в любой момент готовы были отдать эту чудесную жизнь во имя трона и Отечества. Армия – не гвардия или флот, куда принимались лишь дворянские сыновья, а потому в армейских полках собирались люди разных сословий. Там проще жилось и служилось и подчас более демократичными, чем где-либо, были служебные отношения, хотя и в меньшей степени открывались перспективы роста в чине.

Такие офицеры составляли к Первой мировой войне кадровую основу нашей армии.

Таков был и Павел Разов, и это видно из его писем, которые мы с дозволения и по желанию ныне здравствующих родственников воспроизводим – причем с орфографическими особенностями оригинала.

Marchienne au Pont.
20 апреля 1927 г.
Здравствуй, дорогой мой брат Шура!
Шлю тебе свой искренний братский привет и лучшия пожелания. Дорогой Шура, спасибо за письмо, а равно за доллары, получил в целости. Прими мое поздравление с праздником Пасхи, а равно и с твоим днем ангела, если еще остались традиции веры. Здесь Пасха прошла 17го, не работали два дня. Скука ужасная, я даже был не доволен и считал, что праздновать понедельник – это лишнее. Здесь день пасхи ни чем не отличается от обыденнаго воскресенья.
Живу по старому – здоров.
Вот застой в работе на фабрике заметный. Прошлые годы в это время фабрика начинала работать усиленным темпом, работали не только все воскресения, но даже бывали случаи, что, кончив работу, шеф, т.е. начальник, просил остатся часа на два, на три поработать что-либо. Теперь же бродят без дела рабочие всего ателье, жутко за будущее, боязнь остатся без работы.
О возвращении в Россию мысль стоит все время, и лиш жду советскаго представителя сюда, в Бельгию, что будет гораздо удобнее и скорее для выяснения вопроса о возвращении. Еще у меня есть желание побывать в Конго, в Африке, да туда иностранцам трудно и даже очень трудно попасть. Там происходит заселение белыми и культивирование провинций в Африке, и ввиду большей смертности плата за труд в четыре-пять разъ больше, чем в Европе.
Пока что, дорогой Шура, будь здоров, кланяйся супруге. Если имееш свою фотографию Архангельскую, пошли, буду рад видеть тебя, хотя и на фотографии. Пиши, как удобнее для тебя, писать ли, т.е. адресование, на бюро или на квартиру? Моей большей просьбы нету, оставляю на твое усмотрение. Всегда рад иметь от тебя весть с родины. Здесь начало весны, солнце палит во всю, жарко, вособенности в моей комнате ужасно, ведь я ближе к солнцу, чем прочие обитатели дома.
Будь здоров, крепко жму твою руку
Любящий брат твой П. Разов.

Начало мировой войны было для русской стороны столь удачным, что если бы не рассогласованность в Восточной Пруссии, то наши войска имели все шансы уже в сентябре войти в Берлин. Но так не случилось. Патриотический же подъем первых недель войны породил средь офицерства браваду и ухарство, обернувшиеся бесполезными гибелями. Потери в командном составе армии на первом этапе войны были поистине огромными, но еще большими они стали в гвардии, чьи офицеры – недавние столичные щеголи и придворные красавцы – вообще ставили свою жизнь в копейку и едва не с радостью подставляли лоб под германские пули.

ВЗВЕЙТЕСЬ ОРЛАМИ, СОКОЛЫ, ОРЛАМИ…

Кадровый голод стал ощущаться в армии уже с 1915 года, и потому было решено готовить офицеров военного времени из способных вольноопределяющихся, унтер-офицеров и солдат. Восполняя убыль, в званиях прапорщиков и подпрапорщиков эти офицеры новой формации удачно вписались во фронтовую действительность. Несуетливые, опытные, обстрелянные, без офицерской фанаберии и дворянской спеси, они знали войну и окопный быт, пользовались авторитетом среди солдат, легко находили общий язык с рядовыми бойцами, умели ободрить новобранца, ведали толк в обозно-вещевом хозяйстве и в сложных ситуациях неизменно оказывались на высоте положения. С другой стороны, свободные от кастовых, сугубо офицерских норм и предубеждений, такие командиры легче поддавались пацифистской и антигосударственной пропаганде, проводимой на фронтах отдельными политическими партиями. К числу прапорщиков, вышедших из рядовых, по всей видимости, относился и Павел Разов.

Такими были русские офицеры: белая кость да голубая кровь, а рядом выходцы из крестьянства, купечества и духовенства. Гражданская война разбросала их по обе стороны фронта, а когда настал год 1920-й, тех, кто очутился в белом стане – всех, без разбору: и тонкопалых аристократов, и увитых аксельбантами вышколенных штабных «моментов», и шармеров, и жуиров, и бонвиванов, и адских тоняг-пистолетов, и незатейливых представителей простого люда – безжалостно зашвырнула на чужбину, где им довелось хлебнуть горюшка.

И вот таким, немыслимым прежде, образом сбылась вековая мечта отечественных мыслителей: и либералов, и державников, и народников, и почвенников, и западников, и славянофилов! В бельгийских копях, на аргентинских бойнях и плантациях Боливии слился наконец воедино русский народ. Плечом к плечу, с киркой и мачете в руках трудились на чужие страны и высокоблагородные отпрыски, и простые рабочие с крестьянами вроде Павла Разова. Но случилось это не под родным небом, а в тяжком изгнании.

4го февраля 1928 г.
Marchienne au Pont
Сбирай для меня марки.
Дорогой мой брат Шура!
Привет тебе и всем любящим тебя. Письмо твое по новому адресу получил, и в нем несколько марок, за что большое спасибо. Ты пишеш, что тобою были посланы старыя марки, я их неполучил, по какому ты адресу посылал? Мои знакомые из «Hameau» уже уехали 25го прошлаго месяца, и тамъ я больше не был. Я получил от тебя 5 долл., о чем тебе писал уже. Ты пишеш, что можеш мне помоч, я был бы очень благодарен. Как я тебе писал раньше, не могу уплатить своего долга хозяйке пансiона, и этот долг меня связывает. Она забрала у меня выходной мой костюм, который шит три года тому назадъ и который в настоящее время, купить, конечно, а не продавать, стоит около тысячи франков, потому что сейчас цены так взвинчены, что ужас. Представь себе, я помню, когда хлеб здесь стоил 60 сантим, а сейчас 2 fr 80 cm, разница? Я получаю в день 30 fr. за каторжную работу, к тому же вот уже третий месяц работаем по пять дней в неделю, а пансион платить надо за все семь дней по 16 fr., что составляет 112 fr., табак и стирка белья, и все, что я заработал. А платить долг надо потому, что не хотел бы, что бы пропал мой костюм, который, думаю, что при такой обстановке не когда не сделаю. Все время думаю уехать во Францию, там есть консул, и условия работ лучше, да вот тут-то и запятая, держат хозяева. Я тебе пишу, дорогой Шура, серьезно, жизнь скучна и мрачна. Если ты хочеш помочь мне, конечно, если есть чем, то можеш, потому что я знаю здесь многих русских, которые получали переводы через банк из России, на Брюссель, а тут переведут мне по почте. Точный адрес мой таков:
Mr Paul Rasoff, quai du Bassin 45 Marchienne au Pont. Belgique.
Надеюсь, что ты меня не бросиш и не забудеш. Иногда бывает непрiятно и больно, что ты долго не отвечаеш, все думаю, что переменил адрес, и я если в тоже самое время переменю, то, значитъ, потеряли бы один другого. Устраивай свою жизнь так, как лучше, мои мысли и желания о твоем благе. Пиши, не забывай, а то слишком большое разстояние времени проходит, прежде чем я получу от тебя письмо. Сейчас я по французски пишу довольно сносно, даже те, коим приходится писать, говорят, что очень хорошо. А читать – могу перевести любую книгу, даже бываю иногда переводчиком кой-кому из русских, а вот за то стал забывать Английский, хотя и говорил-то плохо, но всетаки мог объяснятся. Знаю Испанский, могу «купить спросить» по немецки, вообщем, где бы я не был или куда бы не поехал, не пропаду, есть понятие о всех языках. И так, дорогой Шура, как говорили в России, нет добра без худа, и моя темная жизнь дает многия знания, кои могут пригодится на родине. Еще раз, дорогой Шура, не забудь своего единственнаго брата. Целую тебя и тебе милых
Любящий брат твой П. Разов.

Как видно из писем, к концу 1920-х годов Разов, даже живя за границей, перешел на советское правописание. И тем не менее у него нет-нет да и прорывается прежняя, дореволюционная орфография: тамъ, Павелъ, Iоанн, пансiон, малаго (малого), разстояние, которыя... Вероятно, в Советском Союзе переход на новые правила проходил быстрей и проще, нежели в отрыве от родины, тем более что в России писать по-старому было небезопасно: помимо прочего, этому придавалось значение политическое. Кроме того, обращает на себя внимание заметное число орфографических погрешностей в письмах Павла – и тут причина кроется, наверное, в издержках школьного образования. Но не стоит сбрасывать со счетов и то обстоятельство, что уже порядка восьми лет Павел Разов жил в чужой языковой среде и в течение этого времени разговаривал и писал по-испански, по-французски, что к концу двадцатых годов не могло не сказываться на качестве родного русского языка – качестве, которое мы и созерцаем, читая старые письма.

9го февраля 1928 г.
Marchienne au Pont.
Милый дорогой мой брат Шура!
Только что получил твое письмо и отвечаю сразу. Получил и доллары, и марки (коллекционные – В.К.), за что еще раз спасибо. Если бы ты знал, дорогой Шура, как я связан потому, что должен хозяевам, где я живу, Я тебе объяснял в письме, которое послал не так давно и которое разошлось в пути с сегодняшним твоим письмом. Добавлю лиш одно, что жизнь здесь, в Бельгии, с каждым днем все дороже и дороже.
Работы мало. Фабрики, заводы, шахты работают по пять дней в неделю, что очень отзывается. Платить за пенсiон приходится за 7 дней, а заработок за 5 дней. Вот так и живу, бьюсь как рыба об лед. Починял ботинки, подметки стоят 35 fr., вот уже долг приростает на 15 franok. Как экономлю до невозможности. Непомню, когда я выпил что-либо за свои деньги, честное слово. В синема бываю редко, все из-за денег, и время свободное провожу перебираю и наклеиваю марки в свой альбом. Скучно и тяжело на душе. Хочется переменить место, да вот все тоже – долг.
Погода здесь стоит дождливая, как наша осень.
Только что пришел съ работы, сейчас иду обедать, а то голоден как волк, а потом пройду до почты, куплю марку и опущу письмо.
Привык здесь как дома, абсолютно нечего не стесняет, говорю по французски прилично, худого не кому не зделал, ну и нечего не страшно.
Дорогой Шура, мне жаль тебя, что ты в таком положении, но советывать я тебе не в праве потому, что я же не видел всего того, из зачего ты страдаеш морально.
Лиш одно могу сказать, что жизнь твоя – для тебя, а не для других, хотя это и эгоистично, но это верно, и все в мире живут или стараются жить так как им хочется. Прими от меня мой привет и мои лучшiя пожелания. Кланяйся всем тем, кому ты сочтеш нужным. Пиши, не забывай, а то тяжело, когда долго нет от тебя писем
Крепко целую
Любящий брат твой П. Разов.

Судя по письмам, Александр в меру сил поддерживал своего брата и, помимо почтовых марок, высылал ему в конверте небольшие деньги, по пять долларов в письме. Это немало, ибо один доллар по тогдашнему курсу равнялся примерно пятидесяти бельгийским франкам, так что для Павла данная сумма – пять долларов! – почти равнялась его долгу. А для брата? Как могли квалифицироваться его действия?

Для Александра Разова за такую отправку была уготована подсудная статья. В 1926 году был введен в действие новый Уголовный кодекс РСФСР. Не то чтоб испытать на себе его действие – читать статьи этого закона тяжело, даже сегодня пробирает озноб, такой жестокостью к собственному народу пронизан он. Достаточно сказать, что данный кодекс предусматривал уголовную ответственность членов семьи «изменника» даже в том случае (ст. 58-1в), если те не знали о готовящемся или совершенном преступлении родственника (а уж для знавших домочадцев предусматривалась целая гроздь нешуточных статей). А для нарушителей правил валютных операций (ст. 59-12) декларировала «лишение свободы на срок до трех лет с конфискацией всего или части имущества». К тому же именно в конце 1920-х в стране развернулась кампания по изъятию у населения любых валютных средств и ценностей – к месту вспомнить булгаковское «Сдавайте валюту!». Вспомним все это и подумаем, чем всякий раз рисковал советский гражданин Александр Разов, вкладывая в конверт скромную купюру.

Что же до Павла, то он и тем более являлся для Страны Советов законченным преступником. Заглянем в статью 58-13: «Активные действия или активная борьба против рабочего класса и революционного движения, проявленные на ответственной или секретной (агентура) должности при царском строе или у контрреволюционных правительств в период Гражданской войны, влекут за собою высшую меру социальной защиты – расстрел или объявление врагом трудящихся с конфискацией имущества и лишением...» и пр. Уж куда активнее – «в период Гражданской войны» воевать с оружием в руках. Так, едва не вся белая эмиграция 1920-х – 1960-х, вплоть до отмены этого кодекса, ходила, что называется, «под вышкой», и то, что не расстрелянными (до поры) белогвардейцами в первые годы существования был наполнен Соловецкий монастырь, свидетельствует лишь о временной гуманности «рабочего класса и революционного движения». К тому же, заметим, данной статьей создавался прецедент обратной силы: наказания предусматривались для людей, совершавших «преступления» (участие в Гражданской войне) задолго до введения кодекса в действие. А на случай возвращения для Павла Разова приготовлены были еще и такие статьи, как расстрельная 58-1а «Бегство за границу» и 84-я «Выезд за границу… без установленного паспорта» (заключение в лагерь до трех лет; после того как дважды расстреляют).

Знал ли об этом Павел? Возможно… А Александр? Знал наверняка. Он же, в конце концов, не слепой и не глухой, он видел и слышал, что творится вокруг.

21го Марта 1928 г.
Marchienne au Pont.
Дорогой брат Шура!
Прими привет и лучшия пожелания. Дорогой Шура! Прошли два месяца как я получил от тебя письмо и сразу же тебе ответил. Меня тревожит, что жив ли ты? здоров ли и почему не сберешься за эти два месяца мне написать. Еще боюсь, что, быть может, письма твои не попали мне в руки, что вполне возможно. Сейчас, когда я пишу, хотелось бы знать, писал ли ты мне или нет? Если нет, то вполне понятно, что я и не мог получить, и если да…
Дорогой Шура, я тебя прошу, когда ты получиш это письмо, ответиш сразу. Если тобою было послано в промежуток от конца января до сего времени и которое, стало быть, я не получил, ты напишеш мне по второму адресу. Если же все в целости, то пиши где я живу. По адресу, где я живу, я получил от тебя два письма в январе месяце, одно из них с пятью долларами, так что ты можеш вспомнить, писал ли мне после. Ты пойми, что меня пугает, что мы можем потерять один другого, если сменим свое местожительство в одно и то же время, почему меня и волнует твое долгое молчание.
Мой адрес, где я живу:
Mr Rasoff Paul, 45 Quai du Bassin
Marchienne au Pont
Belgique.
Если по этому адресу я не получил твоих писем, напиши так:
Belgique
Mr Rasoff Paul
Poste restante
Marchienne au Pont.
так это до востребования на почте.
Если можеш, напиши сразу, меня безпокоит твое молчание.
Как ты здоров, что новаго в твоей жизни. Кланяйся всем близким тебе.
Крепко жму твою рук
Любящий брат твой
П.Разов.

Послереволюционная русская эмиграция представляла собой картину пеструю и противоречивую. По сведениям Департамента полиции, на конец 1916 года в России насчитывалось семнадцать политических партий. Члены шестнадцати из них к началу 1920-х годов теми или иными путями оказались за пределами отчизны. На чужбину выехали монархисты и анархисты, «кадеты» (конституционные демократы, или Партия народной свободы) и октябристы, члены национальных и даже революционных социал-демократических (меньшевики) течений. Не своей волей очутившись за рубежом, каждый из этих политических банкротов продолжал тем не менее отстаивать прежние, оказавшиеся столь несостоятельными взгляды, ссорясь и жарко полемизируя, пропагандировал именно свои «перспективы» дальнейшего, после излечения от коммунизма, развития Родины.

Еще в разгар Гражданской войны, когда не было ясно, кто кого, на пик популярности взошли так называемые «непредрешенцы» – сторонники того, чтобы сам русский народ без участия внешних сил и политических партий, когда пробьет час, выбрал форму государственного правления. Но наступили годы двадцатые, война закончилась, и новые московские власти давно уже, оказывается, все решили на несколько десятилетий вперед. Какое уж тут «непредрешенство»! Как ни ряди, но старые идеи, показавшие свою непригодность, более не подходили.

Требовалось придумать нечто новое.

Поначалу что-то все никак не придумывалось, но постепенно в эмигрантской общественности, и прежде всего в среде молодого поколения, все большее сочувствие стала приобретать теория евразийства. Данное направление возникло по мере взросления тех эмигрантских детей, кто в силу лет плохо помнил Россию, мало верил в возможность перемен и кому большевистская власть казалась законной. Зародившись в молодежных кругах, эта теория, однако, быстро распространилась и среди зрелого поколения соотечественников: она создавала видимость хоть какого-то ориентира, объясняла и наделяла смыслом пребывание русских на чужбине.

Суть данного мировоззрения сводилась к следующему. Россия – не Восток и не Запад, но по своему географическому положению наделена высшей миссией руководить и Азией, и Европой. Для такого руководства потребна, конечно, крепкая централизованная власть, твердое начало в управлении, каковое в текущих условиях могли выполнить только большевики. При этом материалистическое мировоззрение, краеугольный камень марксистской идеологии, евразийцами мягко отклонялось, а духовной основой (при власти коммунистов!) должно было, возродившись, стать историческое русское православие.

Дальше – еще чище. Формой будущего государственного устройства евразийцы уверенно называли монархию – и это при сохранении советской системы управления страной! Самодержавие плюс советы депутатов, государь император плюс наркоматы и фабзавкомы! Эта идейная мешанина всерьез обсуждалась на полосах евразийских печатных органов «На путях» и «Поход к Востоку», где само название «Поход…» подразумевало готовность евразийской эмиграции к добровольному возвращению на родину и участию в совместном с советским руководством труде по восстановлению разрушенного народного хозяйства – правда, не спросив у большевиков их намерений поделиться властью и полномочиями. Зато перспективы «участия в труде» на благо Родины открывались действительно бескрайние: как раз намечались великие каналы, стройки, лесоповалы, архитребовались рабочие руки. И на зауральской делянке под аккомпанемент лучковой пилы и треск падающих вековых стволов все это евразийство, столь увлекательное в салонах Парижа и Лондона, скоренько приказало бы долго жить.

Это не досужие домыслы, так и случилось. Скажем, десять лет лагерей вкусил, «вернувшись на родину», такую милую и заманчивую из Европы, один из евразийских вождей Петр Савицкий и, полностью отбыв срок, с трудом унес ноги на ненавистный прежде Запад.

По сути же путаная теория евразийства была со стороны ее адептов не чем иным, как попыткой соглашательства, примирения с непримиримым врагом. Она выдавала хаос и разброд мысли, растерянность и неспособность значительной части эмигрантской общественности трезво и разумно оценить как свое положение, так и то, по какому пути не собирается, а уже вовсю идет их бывшая отчизна. Однако поклоны евразийцев красному Востоку и особенно их стремление к возвращению были с пониманием встречены и правильно истолкованы в России, в ее соглядатайствующих службах, которые ловко разыграли карту евразийства и быстро наполнили новое движение своими агентами.

Правда, примиренческий настрой молодого поколения поддерживался далеко не всеми эмигрантами, часть которых была людьми высоких, а зачастую и выдающихся способностей и ума. В русской зарубежной среде евразийство породило серьезный раскол. Но общая тенденция – все мы русские! все мы братья! да здравствует возвращение домой! – оказывала воздействие на умы, и не исключено, что именно такого рода настроения и именно в период евразийского расцвета прочитываются в письмах Павла Разова.

5го Апреля 1928 г.
Marchienne au Pont.
Здравствуй, дорогой мой брат Шура!
Шлю тебе привет и лучшия пожелания. Дорогой Шура, перевод получил, котораго не как не ожидал, ведь ты забыл предупредить, что посылаеш через банк. Дорогой Шура, спасибо от глубины души, надеюсь, что твоя помощ мне не отразится сурово на твоей материальной жизни. Получил всю сумму во франках 347 fr. 50 cent., из коих триста переданы в счет моего долга, и на 47 fr. сделал, выкупил часы – 20 фр. и купил кепи.
Дорогой Шура, в предыдущем письме я тебе описал, что явилось сомнение в получении твоих писем, а посему я дал адрес на почту до востребования. Это на всякий случай. Новаго писать не могу, ибо нечего. Вот, через два дня праздник Пасхи, не работаем два дня, думаю сходить в синема в Charleroi. Здесь тоже есть синема, но довольно дрянныя. Здесь, в Бельгии, я видел несколько фильм русской постановки, как то Воскресение Л.Толстого, Бурлаки, Iоанн Грозный – русский съемки, а так вообще из сюжетов русской жизни очень много.
Пиши мне, чему я всегда рад, как ты живеш, устроился ли в отношении жены. Прими мое поздравление к празднику, если обычай таких поздравлений не вывелся. Кланяйся всем знакомым. Есть ли возможно, сообщи адрес А.И.Лисицыной.
Будь добр, пиши.
Пока будь здоров, целую и крепко жму твою руку
Любящий брат твой П.Разов.
P. S. Поздравляю тебя с днем рождения 14го Апреля, т.е. перваго по старому стилю. Павелъ.

Надо полагать, процедура перевода денег за границу была следующей. Александр Разов отправлялся в банк, где оформлял финансовую корреспонденцию в Бельгию. Банк принимал советские денежные знаки, конвертировал их и отправлял адресату. Особенностью данной операции, трудно представимой в последующие времена, было то, что в 1920-е годы советские деньги не являлись, как позднее, «деревянными». С провозглашением нэпа началась регулярная чеканка медных и серебряных денег по старому, «царскому», стандарту 1867 года, вплоть до медяшки полукопеечного номинала. Вскоре был эмитирован и советский червонец, идентичный дореволюционному золотому десятирублевику.

11го Апреля 1928 г.
Marchienne au Pont.
Здравствуй, дорогой мой брат Шура!
Шлю тебе привет и лучшия пожелания в твоей жизни. Еще кланяюсь Елизавете Дмитриевне, которую хотя и незнаю, все же близкая мне – как твоя жена. Спасибо за письмо, которое получил позавчера, и только что мною было опущено письмо для тебя, в котором я сообщал, что перевод мною получен. Дорогой Шура, ты пишеш, что писал мне три письма, из которых я не получил ни одного, жаль, пропали марки, которыя очень и очень необходимы. От всей души рад, что ты теперь более спокоен, уладив свою семейную жизнь.
Буду надеятся, что ты произведеш потомство Разовых, вернее, продлиш нашу фамилию, если только у вас обоих хватитъ терпения воспитать ребенка, который служил бы утешением на старости лет и мыслею, что жизнь прошла не без следно.
Дорогой Шура, я тебя прошу повозможности пересылай марки, если возможно, достань целую серию почтовых марок в память десятилетия Красной армии. Они нужны и мне, и меня просили из Франции мои знакомыя. Еще, как я слышал, была выпущена марка с портретом Л.Н.Толстого. Верно ли это? В последнем твоем письме есть очень ценная для меня марка – Ленин, таковыя ценятся за границей ввиду малаго их количества.
Филателией, т.е. сбором марок, я занялся серьезно, это как развлечение и в конце-то концов будет служить капиталом. Каким – это скажут марки, какия я смогу достать.
Дорогой Шура, пиши, незабывай, всегда рад иметь вести с родины и знать, что ты жив и здоров.
Посланное тобою принимаю всегда с благодарностью от чистаго сердца.
Будь здоров, целую и крепко жму твою руку любящий брат твой П. Разов.

В силу того что советские «нэповские» деньги имели реальное металлическое обеспечение, они легко пересчитывались в любую валюту мира. Таким образом, отрезок с 1923 по 1929 год был едва ли не единственным после революции периодом, когда в руках людей находились полновесные деньги. Поэтому некоторые категории советских граждан тех лет – кто работал, у кого деньги водились – могли считать себя относительно обеспеченными и даже поддерживать зарубежных родственников.

21го Апреля 1928 г.
Marchienne au Pont.
Здравствуй, дорогой мой брат Шура!
Шлю тебе привет и лучшия пожелания. Дорогой Шура, я спешу сообщить тебе, что я переменил квартиру. Причин к этому было много и к тому же не получение мною твоих писем, к чему, грешным делом, я думаю на хозяев. Ушел в комнату к одному знакомому, как долго проживу, не знаю. У хозяев беру один обед в восемь franck и остальное прикупаю сам. Остался должен, но этот долг не так мучит. Пришли к соглашению, что я обязуюсь еженедельно выплачивать сумму в сорок francoff. Как нетяжело для меня, но, думаю, что через семь недель я буду чист. Постараюсь съэкономить. Прошедшую неделю, когда я перешел, было тяжело прожить, потому что в кармане не было не копейки, и она прошла. Сегодня заплатил хозяйке за обеды и то, что было взято для ужина. Въ общем, есть надежда, что в такой пансион, в каком я жил, больше не попаду. Прошу тебя, пиши мне по новому адресу, а именно
Mr Paul Rasoff, rue des Reunis 16 Marchienne au Pont Belgique
Пока, мой дорогой брат Шура. Пиши, незабывай. Кланяйся супруге. Погода здесь стоит холодная, хуже зимы. Крепко жму твою руку, любящий брат твой П.Разов.
P. S. Посылай марки. Поищи с портретом Толстого Л. Н.
Павел.

Итак, победой Красной армии завершилась Гражданская война. В районах, оставленных белыми, господствовали расстрелы, казни и бессудные убийства. Советская власть показывала, что не намерена миндальничать с врагами. Очередной удар был нанесен по православию. Разорялись монастыри и приходы, разрушались храмы, реквизировалось церковное имущество, арестовывались священники, подвергались казни иерархи. В тюремную камеру и оттуда на скамью подсудимых угодил святейший патриарх Тихон. Шло разбазаривание национального достояния: фонды русских музеев за бесценок продавались за границу или отдавались на откуп международным проходимцам. Осквернялись вековечные святыни, вскрывались и разорялись раки с мощами, сносились памятники историческим личностям России, ликвидировались целые кладбища (наподобие Митрофаньевского, где покоились поэты Аполлон Григорьев и Мей, другие русские знаменитости). Переименовывались города и улицы. Столица перебралась в Москву, флаг, гимн, герб – все другое, новое. Переделывалось историческое русское правописание, упразднялась привычная метрическая система, отменялись дни недели, запрещались новогодние елки и старые добрые праздники, вводилось «декретное» время, изменился календарь, в результате чего даже великий Октябрь праздновался в ноябре.

24го Мая 1928 г.
Marchienne au Pont.
Дорогой мой брат Шура!
Пишу не с полной уверенностью, что это письмо будет тобою получено. Почему? Потому что, мною было послано месяца два тому назадъ одно письмо, на которое я досих пор не получил ответа. К тому же из твоего последняго письма я вывожу заключение, что с тобой что-то не ладно. Вовсяком случае, так или иначе, письмо это могут получить твои родныя, которыя во всяком случае напишут мне, как и что, по данному ниже адресу. Живу я по старому. Хорошаго в жизни не вижу. Право, писать даже про такую жизнь не хочется. Дорогой Шура, получив это письмо, отвечай по новому адресу. Надеюсь, что все благополучно в твоей жизни. Прими мой привет и лучшия пожелания. Привет Елизавете Дмитриевне и всем тебе близким. Пока будь здоров. Крепко целую и жму твою руку. Пиши.
Любящий брат твой П. Разов.

Нет, жизнь на родной земле была в ту пору совсем не сладкой. Население облагалось «трудгужевой» и доброй дюжиной иных повинностей, слова «Отчизна», «честь», «Родина», «патриот», частое употребление понятия «Россия» вместо РСФСР или СССР трактовались как прямая «белогвардейщина», а учтивость, воспитанность, вежливость, благожелательность, образованность, приятные манеры, ношение очков, галстука или шляпы, грамотная русская речь и, упаси бог, знание других языков свидетельствовали о враждебности классу трудящихся.

Самообложенец, избач, нэпач, фабзаяц, волком (сокращение, и характерное, от «волостной комитет»), едок, спец, враг, юнгштурм, хвостизм, пятидневка, вредитель, партмаксимум, диверсант – истинная терминология 1920-х. Чьи портреты еще вчера под песни носили на площадях, тех вдруг стали поносить последней бранью. В белокаменной столице завелись «оппозиции» – то «новая», то «объединенная», то «правый уклон», то «левый», а в один из дней газеты озадачили читателей сведениями о появлении каких-то «право-левацких уродов».

Напуганные люди недоверчиво озирались на улицах.

Крепли органы насилия и сыска. Недобро прищурились Карацупа с верным Индусом в сторону, где обычно закатывается солнце. Но сколь ни щурься, а беды не миновать: происходят убийства советских полпредов. Каков наш ответ Керзону? Пособники террористов отыскиваются, например, в Академии наук или в Публичной библиотеке. Выясняется, что интеллигенция – прямой агент империализма…

Писал ли об этом брату Александр Разов? Вряд ли, это было тогда очень рискованно. Но все же про то, что с Шурой в это время «что-то неладно», Павел чувствует и тревожится за жизнь близкого человека.

25го Iюля 1928 г.
Marchienne au Pont.
Дорогой мой брат Шура!
Прими мой привет и лучшия пожелания. Еще привет супруге Елизавете Дмитриевне.
Дорогой Шура, как я рад, что ты наконец ответил. Все дни я задавал вопрос, что могло быть с тобой и почему за тебя не отвечают родныя твоей жены. Теперь прошло. Говорю, что рад, ты ответил и что вполне здоров. Взгрустнулось сильнее, прочитав твое письмо. Отдал бы конечныя десятки своей жизни, лиш бы быть там, у вас. Здесь говорят так, лучше быть там, есть черный хлеб с квасом, чем здесь всегда белый и глотать пыль шахты и заводов. Дорогой Шура, здесь при открытом окне приходится мыть ежедневно комнату. Фабрики, заводы, шахты на каждом шагу.
Пишу про себя. В настоящий момент я работаю на «Проведанс» фабрике. Зарабатываю 36 фр. Это хорошо, больше на 6 фр., чем раньше, но надолго ли меня хватит, не знаю. Работа такова: Представляеш себе большой завод, доменныя, мартеновския – газовыя печи, и когда льют сталь или железо, остается остаток с разными окисями, который вывозится в одно из мест фабрики, сваливается, лежит три-четыре дня для остывания, а потом грузится в ковши по три тонны каждый и идет на мельницу, которая мелет все это в пыль и которая, т.е. пыль, идет на удобрение – фабрика продает вагонами за границу. Вот на этой погрузке еще неостывшей лавы я работаю. Должен нагрузить 8 «веп» – ковшей, т.е. 24 тонны, работая киркой и лопатой. До сих пор, в течении вот уже месяца все время нагружал по 8 и получал полностью мой дневной заработок, т.е. 36 фр. Здорово похудел, это от жары и газов, которыя выделяет эта лава. Думаю, что долго не выдержу. Поработаю, пока это будет еще в силу. Погода к тому же стоит жаркая, что еще больше разслабляет.
Дорогой Шура, я тебе неписал о получении от тебя перевода лиш только потому, что ждал, когда ты вернешся и напишеш мне. Перевод получил, за что большое спасибо. Еще одно спасибо за марки. Есть весьма ценныя. Постарайся достать с Лениным в 5 и 10 рублей. Колекция моя растет. Нужны очень марки старыя.
Пиши, Дорогой Шура. Единственное хорошое в жизни для меня это связь с тобой и родиной.
Остаюсь Любящий брат твой П. Разов.

Нашим белоэмигрантам до того приелся европейский белый хлеб, что они тотчас готовы были перейти на родной черный с квасом, лишь бы вернуться на родину. Только вот наши соотечественники, по всей видимости, не поинтересовались: а готова ли родина потчевать блудных сыновей хлебом, да еще и с квасом? Продовольственное положение советской страны, сколько она существовала, было трудным. И не так-то все у нас просто, товарищи белогвардейцы. Вы там, в своей Европе, пусть за тощими, но зато ежедневными обедами «въ пансiонахъ», похоже, утратили чувство реальности.

Окститесь! Спуститесь же с небес! Припадите к земле! Прислушайтесь, откуда гул копыт… О каком «квасе» речь, если данный напиток испокон веку приготовляется из хлебных излишков, сухарей – в общем, из непотребленного хлеба. А в стране тем временем – натуральный голод, карточно-распределительная система…

Нет, право, как все-таки иногда может опостылеть белый хлеб! И все же, господа офицеры…

16го Августа 1928 г.
Marchienne au Pont.
Здравствуй, дорогой мой брат Шура!
Спасибо за письмо – за два, которыя получил. Живу по старому, работаю на фабрике, как писал в последнем письме.
Работа очень тяжела, за то получаю на шесть фр. в день больше. Живу в комнате, за которую плачу 100 фр. в месяц, беру обед, а остальное покупаю сам. Еще есть долг старый, который, думаю, что уплачу 30го. Больше года прошло, как я не мог купить на себя не одной вещи и, живя в кантине, на полном пансионе, все деньги за мой труд уходили хозяевам, и притом рос долгъ. Теперь, думаю, что это кончилось и что я буду работать на себя. Если бы ты видел, дорогой Шура, жизнь русских. Есть много, которыя раздеты в полном смысле слова.
Редкое исключение, и то те, которыя выехали из России с деньгами, живут прилично, а остальныя – работают только лиш на хозяевъ пансионов. Среди русских масса самоубийств как исход из положения. Здесь, в Маршени, при мне застрелилось трое, а потом в Марсинели, слышал, один, в Шарлеруа, и много, много. И в полне понятно, что можно потерять голову, видя жизнь и не живя ею. Вот, пишу, а руки не повинуются, скрючило от грубой работы. Сейчас пообедаю, и иду на работу, и это письмо отправлю лиш завтра, 17го утром.
Очень рад, что неприятность, происшедшая с тобой, миновала.
Положение специалистов я в полне понимаю. Со стороны это все виднее.
Пиши, не забывай. Привет супруге Елизавете Дмитриевне. Нужны старыя марки, если найдеш, пошли, посылай все, какия достанеш, хочу составить капитал на своей коллекции. Пока будь здоров. Крепко жму твою руку, Любящий брат твой П. Разов.
Иду на работу.

Интересно, какая «неприятность» могла возникнуть у Александра Разова? Первое, что приходит на ум, – это проблемы в связи с контактами с братом-эмигрантом. И тут, кажется, все ясно, в том числе и то, что в советских условиях означало поддерживать связь с «врагом», да еще и помогать ему материально. Но не забудем: тогда вовсю шла кампания против инженерно-технических работников. А Шура трудился по бухгалтерской части и худо-бедно являлся «белым воротничком», рабочей интеллигенцией или, как тогда говорили, «спецом». С 1927 года за спецов принимаются засучив рукава, начинаются их увольнения и аресты, проходит «Шахтинское дело», не за горами процесс «Промпартии», направленный против руководителей отечественной промышленности. Так что, скорей всего, тучи над Александром Разовым сгущались в связи с общей обстановкой в стране, а не из-за контактов с братом.

№ 11 15го Октября 1928 г.
Marchienne au Pont.
Здравствуй, дорогой мой брат Шура!
Шлю привет и лучшия пожелания. Кланяюсь супруге твоей Елизавете Дмитриевне.
Дорогой Шура, письмо твое получил, мне передали, потому что ты написал по старому адресу. Это все равно не так далеко.
Спасибо за марки. Рад, что ты и супруга здоровы, чего желаю и в будущем. Быть здоровым тебе необходимо, что бы нормально воспитывать будущаго ребенка. Я тебе очень и очень завидую. Живеш в нормальной обстановке. Есть жена, будут дети, будеш умирать, будут около твое семейство, похоронятъ, как положено в нашей жизни. Вот я, например, работаю на шахте как каторжанин, несущий наказание за убийство отца и матери. Заболееш, выкинут из комнаты за неплатеж. Умреш, похоронит полиция, как будто от рождения был преступник. Как пестро проходит моя жизнь. Сын крестьянина, глухой северной губернии, война – офицер, попадаю в противоположный лагерь, эмиграция, шатание по странам света, смена профессий, – садовник в Аргентине, там же рабочий на бойне, кочегар – на параходе, фофер – на фабрике, чернорабочий на берегу канала и, конечное, человек, отбывающий наказание Бога в шахте. Нет семьи, нет близких людей. Живеш около обглоданной кости в стаде псов. Все грызутся и думают обмануть один другого. Так, дорогой Шура, все это плохо, но лучше, чем потерять свободу и, меньшее, жизнь. Поживу, посмотрю, и, быть может, и я буду у себя в России и будет своя семья. Ты давно обещал мне послать свою фотографию с женой, и досих пор я не вижу. Пиши про свою жизнь, здоровие.
В газетах пишут, что там у вас, в Вологодской губернии, уже снег и холод до десяти градусов. Здесь осень, еще тепло, и солнце светит вовсю, которое не для меня, потому что ухожу на работу в 4 ½ утра, прихожу в 3½ дня, обед, а тут вышел, а солнца опять нет. Греет и ласкает меня лиш в воскресение. Ну, пока будь здоров, дорогой мой брат Шура. Береги жену перед родами, желаю мальчика. Пиши, незабывай мой адрес rue des Reunis 16.
Крепко жму твою руку,
Любящий брат твой П. Разов.

«Каторга» – так обозначил свое положение в эмиграции Павел Разов, и не только он один. Мы видим, как сводили счеты с жизнью горемычные наши земляки, выброшенные на чужбину. В рабском труде, нищие, оборванные и разутые, одинокие, никому не нужные, без жилья и угла, держа на учете каждый сантим, а иногда и вовсе «без копейки в кармане», в тяжелейшем моральном угнетении, они влачили существование жалкое. В этом выражались и неспособность эмиграции трезво и мужественно осознать сложившееся положение, и неготовность Европы принять и обогреть неприкаянных русских.

Но почему, собственно, Запад должен был что-то для них готовить? Вы там, в своей вечно бестолковой России, развязали какую-то междоусобную, да еще во время Мировой войны, склоку, бесславно проиграли в ней, бежали сюда, а теперь сетуете на трудные условия жизни у нас? Так горе побежденным! Скажите спасибо, что всех вас, эмигрантов, вообще не выдали Советам.

Правда, в распоряжении этих изгнанников все же имелась определенная вооруженная сила, хотя отчаянно разрозненная и вряд ли всерьез боеспособная. Зато имелась у людей потребность живого общения, желание поделиться мыслями и горестями, опрокинуть хмельную русскую стопку, из бесправного раба ненадолго вновь стать, черт побери, штабс-ротмистром, «па-аслать» от души по матушке всех этих здешних чистоплюев, вспомнить горячие деньки. И потому белыми рыцарями создавались разного рода союзы и объединения: корниловцев, первопоходников, дроздовцев, марковцев, казаков, моряков и проч., – но уже не боевого, а мемориально-исторического свойства, вроде клубов или иных общественных организаций. Выходили русские газеты, где велись дискуссии об Учредительном собрании, возможном или невозможном престолонаследии, теоретические рассуждения о будущем, после падения большевиков, устройстве России.

Правда в том, что спустя шесть десятилетий вопрос о будущем устройстве пришлось решать приобретшему советский опыт российскому народу, без участия забытых к тому времени полемистов двадцатых годов.

Павел Разов относился к той части изгнанников, кто не принимал участия ни в военной, ни в политической жизни эмиграции, не состоял в союзах и братствах, не тратил времени на дискуссии и распри. Задача таких, как он, была зацепиться, временно пристроиться к этой незнакомой среде, как-то перебиться и дождаться того благословенного момента, когда можно будет наконец вернуться домой и под родным небом спокойно зажить прежней жизнью. Как известно теперь, мечтам этих несчастных не суждено было сбыться. Все они, в переносном и прямом смысле, впитались в европейскую почву, а их потомки, за редкими исключениями, выросли гражданами других стран и Россию, русский язык, русскую культуру по большинству уже не знали.

Утро 25 Декабря 1928 г.
Monceau-sur-sambre
Дорогой мой брат Шура и Елизавета Дмитриевна.
Поздравляю вас с наступившим Новым Годом и желаю Вам в оном исполнения всех надежд и желания и главное добраго здоровья. Дорогой Шура, я тебе писал о перемене своего адреса, получил ли ты? Сегодня праздник, не работаю – скука. Положим, и ждать-то было нечего. Не друзей, не близких знакомых нет около. Утешением служит лиш одно синема. Жизнь идет одним темпом, без всяких разнообразий, к чему мой бурный характер привыкнуть не может.
Куда-то тянет, чего-то хочется. Работаю, как и писал, на шахте, пока что доволен платой, но, во всяком случае, не работой. Думаю, что продержусь зиму здесь.
Дорогой Шура, пиши, как ты живеш, как твое потомство. Обо мне не заботься и нечего не посылай, если придет момент, я попрошу сам. Из газет вижу, что жизнь в России еще не вошла в нормальное положение и что могут быть затруднения в жизненных продуктах, что меня волнует, как то вы живете. Постарайся мне написать, что бы я был спокоен за вас. Адрес мой таков.
Mr Rasoff Paul, rue des Trazegnies 55, Monceau-sur-sambre, Belgique.
Вот мой новый адрес. Это в пяти минутах от прежняго. Здесь, в Бельгии, и деревню не отличиш от города и редко встретиш поле, не застроенное домами.
С переменой адреса менял свой паспорт (carte d’identite), для котораго требовались мои две фотографии, и я снимался, при чем, одну из фотографий я Вам посылаю, это самый последний снимок. Пока, дорогой Шура, будь здоров. Пиши. Крепко жму твою руку. Любящий брат твой П. Разов.

На этом переписка братьев обрывается.

Сведениями о дальнейшей судьбе Павла Разова его потомки не располагают. Закончил ли он свою жизнь в Европе, или удалось ему перебраться в Бельгийское Конго? А может, Вторая мировая война губительным катком прокатилась по его судьбе? Неизвестно. Неподдельной тоской по оставленной Отчизне кровоточит каждая строка разовских писем. Из его посланий становится понятнее, какое несчастье случилось с нашей страной в ХХ столетии. Из недавних учебников не совсем понятно, в силу каких причин значительная часть российских рабочих и крестьян на рубеже 1910– 1920-х годов не пожелала поддержать столь, казалось бы, желанную власть народа – и не только не поддержала, но решительно выступила против нее с оружием в руках. С чего бы трудовым людям заодно с лучшими представителями культурного русского слоя бежать от этой новоявленной власти, ждать и желать ее падения и жить надеждой вернуться на любимую землю?

В отличие от последующих эмиграций и нынешней «утечки», белая волна была насквозь проникнута этим стремлением – вернуться на родину. Взрослому российскому поколению нетрудно вспомнить, как уезжали, улетали, сбегали по сходням, прыгали с кораблей в воду, перескакивали через стойку пограничного контроля звезды советского балета, врачи, ученые, артисты, певцы, шахматисты, музыканты, писатели, спортсмены, вплоть до прославленных олимпийских чемпионов, пилоты истребителей, нобелевские лауреаты, матросы, разведчики, поэты, дипломаты и даже, к вящему позору, главный советский представитель в ООН! И ни один из беглецов не ставил перед собою цель когда-либо вернуться назад. А белая эмиграция? Тысячи, тысячи и тысячи – все грезили об одном: как можно скорей возвратиться под милый кров, к своим домам, усадьбам, избам, к родным пажитям и погостам.

Справедливо будет поинтересоваться: стремление белой эмиграции вернуться на родину не ставит ли вопрос – что ж тогда за жизнь была в прежней России, если все как один старые русские, отвергая благоустроенную и хоть неласковую, но, по крайней мере, сытую и безопасную Европу, хотели непременно домой, в разрушенную, но столь горячо любимую Россию?

Дата публикации: 1 сентября 2014