«Моя слава лишила меня обыкновенного женского счастья... Почему меня никто не может полюбить? Я могла бы больше дать любимому человеку, чем многие женщины, почему же любят самых незначительных и только меня никто не любит?»

Ответ на этот вопрос прост и прозаичен – гениальность требует, особенно от женщины, ежедневной дани на алтарь божества в виде науки, литературы или искусства. Для любого гения однажды выбранный путь становится целью жизни, и найти себе спутника, способного согласиться, что не он, а другой главенствует в саду ее сердца, весьма не просто. И еще труднее, если избранный мужчина такой же талантливый ученый, и тогда нередко между этими личностями возникает разлад.

В июле 1874 года Геттингенским университетом Ковалевской была присуждена степень доктора философии, математических наук и магистра изящных искусств.

Нельзя сказать, что Софья Васильевна думала только о работе и была «синим чулком». Напротив, она не только мечтала о любви, но и дерзко увлекалась. О таких неожиданных приключениях она рассказывала подруге Анне-Шарлотте, которая поведала в своих воспоминаниях и о коротком дорожном приключении Софьи на пути в Стокгольм, когда ее приняли за девушку-гувернантку, и о случайном более длительном романе в Париже с красивым поляком-революционером.

Вот как пишет Леффлер о парижском флирте Ковалевской: «Его душа и душа Софьи были точно два горящих светильника, зажженные для одного и того же празднества. Никто и никогда не понимал ее так хорошо, как он; никто не умел разделять в такой сильной степени все ее мысли, все ее мечты. Они были постоянно вместе, а в те короткие часы, которые им приходилось проводить в разлуке, употребляли на длинные письменные излияния друг другу». Влюбленные пришли к мысли, что все люди созданы парами, и один человек лишь «половинка человека». Однако в реальной жизни они не могли соединиться – у Софьи была наука, а у молодого человека невестой считалась революция.

В жизни, за редким исключением, любой талантливый ученый – фанатик. В быту он неприхотлив и беспомощен, для него реальный мир существует, чтобы мешать его научным замыслам, а быт странен и непонятен, но если рядом любимая женщина, ученый начинает его постигать и приспосабливаться. Иная картина, если женщина сама ученый, – кто возьмет на себя бытовые проблемы, заботы о детях, о ней самой? В таком случае большинство женщин-ученых либо несчастливы в семье, либо обречены на одиночество.

…В Палибино с появлением на свет маленькой Ковалевской в доме царил беспорядок, молодая мать считала, что весь дом для малышки. Девочку купали в одной комнате, укладывали спать в другой, играли с ней в третьей. Дом, состоящий из восьми больших комнат, заваленный игрушками, одеждой, существовал только для девочки. Найти свободное кресло, даже для врача, было проблемой. Ежедневно от Софьи Васильевны доставалось няне или кормилице за самые невинные поступки. Владимир Онуфриевич мягко и тактично говорил жене о ее неправоте, она соглашалась с замечаниями мужа, но стоило няне поцеловать ее «Фуфочку – мамину радость», в ней просыпалась ревность, а с нею придирки к нянькам. Ковалевская не могла примириться с тем, что кто-то другой любит ее дорогую девочку. Любовь к дочери доходила до того, что она с радостью говорила: «Слава богу, я не совсем истощила свои силы в занятиях математикой! Теперь, по крайней мере, моя девочка унаследует свежие умственные способности».

Софья Васильевна, талантливый ученый, начисто была лишена практических житейских умений. Одна из ее подруг писала, что Соне приходилось помогать абсолютно во всем: она не умела шить платья, рассчитываться с извозчиками, договариваться с прислугой. Прожив пятнадцать лет в Стокгольме, Ковалевская не знала города, каждая бытовая мелочь ставила ее в тупик и раздражала. Где бы она ни была, среди подруг всегда находилась «умелица-нянька».

До приезда в Швецию она не занималась спортом – не умела кататься на коньках, ходить на лыжах, ездить верхом. В Стокгольме, особенно среди интеллигентов, царил культ спорта. Ковалевская настойчиво пыталась исправить недостатки своего о воспитания и, со слов ее друзей, гордилась спортивными успехами больше, чем своими научными заслугами.

…Мечта Ковалевской сбылась, ее пригласили на университетскую кафедру в Стокгольме. Фортуна словно дождалась своего часа, и тотчас своенравная слава признала и вознесла профессора Ковалевскую на академический олимп. Парижская академия на специальном заседании, при единогласном заключении ученых-математиков, присудила Ковалевской за работу «О вращении твердого тела вокруг неподвижной точки» высшую награду – премию имени Бурдона, ее первого, так сказать, неофициального учителя. Академия наук Швеции за ряд научных открытий впервые наградила русскую профессоршу премией короля Оскара II. Многочисленные международные публикации о трудах Ковалевской дошли и до России. В 1889 году она была избрана членом-корреспондентом Российской академии по разряду математических наук, однако заседание по этому поводу прошло без Софьи Васильевны – присутствие женщин запрещалось Уставом академии.

Наука скрашивает одиночество, но не меняет суть жизни. Софья Васильевна часто страдала депрессией от ничегонеделания. Ее подруга баронесса Леффлер в своих мемуарах замечает, что Софья Ковалевская очень часто меняется в настроении: «…она мечтает о таком союзе между двумя людьми, который представлял бы союз двух умов, взаимно поддерживающих друг друга и могущих приносить действительно зрелые плоды только при условии совместной работы. Совместная работа при любовном союзе между мужчиною и женщиною сделалась для нее идеалом жизни, и она только и мечтала о том, как бы встретить человека, который мог бы сделаться ее вторым «я» в этом именно смысле». Сама Софья Васильевна считала, что такого человека она не встретит в Швеции, ибо он должен быть непременно русским. Несмотря на занятость или хандру, профессорша охотно принимала участие в различных поездках с семейством Леффлер в Швейцарию, в Париж. Из письма Ковалевской к Анне-Шарлотте Леффлер от 26 июня 1886 года: «Я много веселюсь здесь, в Париже, потому что все математики самым предупредительным образом относятся ко мне». Две недели отдыха в Париже среди известных ученых вернули ей дух соперничества и стремление заниматься наукой.

Ковалевская приезжает в Россию, где находиiлась ее дочь, больная сестра Анна и старые родители. В начале сентября она вернулась в Стокгольм вместе с восьмилетней дочерью, сняла новую квартиру и даже привезла из Палибино часть антикварной мебели. Все, кто посещал Софью Васильевну, отмечали, что квартира имела вид, будто ее владельцы живут временно и вот-вот съедут в другую.

Наука ревнива, как и все деспоты, она не терпит соперников, близких к ученому. После смерти мужа Ковалевской уходит в иной мир ее сестра Анна (1886 год, болезнь почек), да и сама Софья Васильевна в течение нескольких месяцев болела и едва сумела отойти от края гибели.

В Палибино, на лоне природы, Софье Васильевне удалось поправить здоровье, и она вернулась в Швецию полной творческих замыслов. Активная деятельность в университете, новые математические работы и одиночество, которое не может заглушить даже присутствие родной дочери… Судьбоносное изменение должно было случиться в ее жизни, она его ждала и даже предчувствовала. Анна-Шарлотта вспоминала: «Натура страстная, живая, она всегда жаждала интимной привязанности». И судьбе было угодно, чтобы в жизни этой яркой женщины появился еще один русский профессор, по иронии судьбы тоже Ковалевский, только Максим Максимович.

Софья Васильевна познакомилась с ним в Москве. Он, профессор Московского университета, блестяще окончил Харьковский университет (два факультета – филологический и юридический), затем продолжил образование в Париже, Лондоне. В Берлине защитил сразу две диссертации: доктора философии и магистра права. В Москве чтение первых лекций принесло ему огромную популярность. Профессор дружил с революционером Лавровым, водил знакомство с Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом, его взгляды на социальные проблемы вызывали раздражение у чиновников народного образования. Но для того чтобы избавиться от профессора, нужен был повод, и он нашелся. Однажды Максим Максимович начал читать очередную лекцию фразой:

– Господа, я должен вам читать о государственном праве, но так как в нашем государстве нет никакого права, то как же я буду вам читать?

Пресса раздула скандал, Ковалевский был вынужден покинуть кафедру и уехать за границу.

Была и еще одна скрытая причина недовольства профессором – он был масоном. Ковалевская, сочувствуя своему коллеге, сумела выхлопотать ему место в университете. Максим Максимович приехал в Стокгольм и на вечере, устроенном Софьей Васильевной в его честь, был тронут гостями-учеными, оказавшими ему моральную поддержку. Он стал посещать Софью каждый день, с утра до вечера они наслаждались беседами. Максим Максимович был очарован Ковалевской, возникла взаимная симпатия, но тут вмешалась наука. Софья Васильевна должна была представить на конкурс новую работу, и, чтобы ее закончить, она ночами напролет с покрасневшими глазами трудилась. Друзья попросили Ковалевского на время уехать из города – до окончания работы. Русская профессорша говорила открыто: «Если бы Максим остался в Стокгольме, я не знаю, право, удалось ли бы мне окончить работу... в его присутствии положительно ни о чем другом, кроме него, думать невозможно».

Софья Васильевна великолепно справилась с исследованием и нашла четвертый алгебраический интеграл, который и ныне существует в трех классических случаях: Эйлера, Лагранажа и Ковалевской.

Есть два мнения о романе Ковалевских. По воспоминаниям Анны-Шарлотты Леффлер, влюбленные после нескольких встреч расстались из-за того, что Максим Максимович в качестве одного из условий для заключения брака предложил Софье Васильевне отказаться от научной работы и быть хозяйкой салона и просто любящей женой. Однако в ряде биографических источников указывается, что в 1890 году Ковалевские проводили время в Ницце, расставаясь, договорились, что обвенчаются в следующем году.

Новый, 1891 год влюбленные встречали в Генуе. Однажды на прогулке по просьбе Софьи Васильевны они посетили городское кладбище, где она неожиданно произнесла пророческие слова: «В следующем году один из нас найдет приют на кладбище». В ее архиве сохранилась глава из ненаписанного романа, озаглавленная «Роман, происходящий на Ривьере», в котором героями-прототипами послужили Ковалевские.

Ковалевскую терзала депрессия, и друзья старались развлечь Софью Васильевну, приглашали ее в непродолжительные путешествия. После поездки летом 1890 года с Леффлер по Швеции Софья Васильевна написала очерк «Три дня в крестьянском университете в Швеции», в котором отметила доступность образования для крестьянок и описала процесс обучения.

Публицистический талант ярко раскрылся в написанном Ковалевской очерке-некрологе «М. Е. Салтыков (Щедрин)». В каждой строке здесь звучала неподдельная скорбь об ушедшем в иной мир великом русском сатирике, чьи произведения служили образцом гражданского служения Родине.

Ковалевская редко писала стихи, но однажды призналась, что с детства страстно любила поэзию: «Сама форма, размер стихов доставляют мне необычайное наслаждение». Она «с жадностью поглощала все отрывки русских поэтов», какие только попадались ей на глаза. В пятилетнем возрасте начала писать стихи, а в двенадцать была глубоко убеждена, что станет поэтессой; к сожалению, многие ее стихи не сохранились, но те, что дошли до нас, – «Пришлось ли раз вам безучастно...», «Если ты в жизни, хотя, на мгновенье…» – говорят о наличии лирического дара у автора.

Иной раз Софья Васильевна свои занятия литературным творчеством иронически называла «каникулярным времяпровождением». Но поэт, как и математик, видит в окружающей действительности больше, чем просто человек. Эту мысль в одном из писем подтверждает сама Ковалевская: «Что до меня касается, то я всю жизнь не могла решить, к чему у меня больше склонности – к математике или к литературе? Только что устанет голова над чисто абстрактными спекуляциями, тотчас начинает тянуть к наблюдениям над жизнью, к рассказам, и, наоборот, в другой раз вдруг все в жизни начинает казаться ничтожным и неинтересным, и только одни вечные, непреложные научные законы привлекают к себе. Очень может быть, что в каждой из этих областей я сделала бы больше, если бы предалась ей исключительно, но тем не менее я ни от одной из них не могу отказаться совершенно».

И все же проза взяла верх над поэзией, у нее возникли замыслы больших романов, серьезных философских работ, опубликован ряд очерков литературно-критического и мемуарного характера. Вместе с писательницей Леффлер она создала драму «Борьба за счастье». Идея и сюжет подсказаны размышлениями Ковалевской о жизни после смерти сестры и мужа. Драма состояла из двух пьес. В первой все люди были несчастны, ее герои не пытались изменить что-либо в жизни, не боролись за счастье. Во второй пьесе те же герои строили идеальное общество, где каждый помогает другим, и в этой борьбе добивались счастья для всех. Ковалевская разработала сюжет, образы героев, Анна-Шарлотта писала и делала правку текста. Софья Васильевна мгновенно загоралась идеями литературных произведений, но в процессе работы приходили новые замыслы, и она переключалась на них, оставляя фрагменты, отрывки из недавно начатого. Так, остались незавершенными повести «Горе побежденным» и «Приват-доцент» из университетской жизни маленького немецкого городка. В одном из писем Ковалевская упоминала о написанном ею философском труде «На рубеже знания», но текст этот найден не был. Позднее Софья Васильевна написала «Воспоминания о детстве» и повесть «Нигилистка», которым профессиональные критики дали высокую оценку.

«Он стал поэтом – для математика у него не хватало фантазии, – сказал Давид Гильберт об одном из своих учеников. Этот афоризм подтверждает Ковалевская: «Многие, которым никогда не представлялось случая более узнать математику, смешивают ее с арифметикой и считают наукой сухой. В сущности же, это наука, требующая наиболее фантазии».

«Стремление уйти от мира, замкнутая монашеская жизнь, вегетарианство и общность имущества встречались у многих сект. Но что отличало пифагорейцев от всех других – это способ, при помощи которого они считали возможным достигнуть очищения души и соединения с божеством; это делалось именно при помощи математики. Математика была одной из составных частей их религии», – писал ван дер Варден. Ковалевская частично подтверждает эту мысль: «Стоит мне только коснуться математики, как я опять забуду все на свете». Любопытное суждение о работе математика Ковалевской высказала в одном из своих писем Елена Рерих: «…как решала Ковалевская задачи? Конечно, с помощью огненной мощи. В своей автобиографии она говорит, что в детстве решения самых сложных задач иногда вставали в ее мозгу мгновенно, также иногда она видела цифры и формулы как бы начертанными перед нею… несомненно, что в ее случае касание огненного луча, который будил ее «чашу» и вызывал забытое, было явлением не редким. <...> Область огненной мысли – есть область духа освободившегося от власти над ним оболочек… огненное тело» (Грани Агни Йоги. III. 502). <...> Часто ученые получают формулы или направление именно через общение с Тонким Миром (Мир Огненный. III. 62).

Если упростить мысль Елены Рерих, то можно сказать, iчто существует космическое мыслетворчество, поскольку мысль ученого представляет форму высокой духовной энергии и способна проникать в информационное поле, откуда получает необходимые сведения. Эта мысль подтверждает афоризм: «Между духом и материей посредничает математика» (Хуго Штейнхаус).

Индийский математик Рамануджан любил говорить, что формулы ему внушает во сне богиня Намаккаль. Интересно отметить, что он действительно часто, вставая по утрам с кровати, тут же записывал готовые формулы, после чего быстро проверял их; впрочем, строгие доказательства не всегда ему удавались. Бесспорно лишь то, что огромная роль в научных открытиях принадлежит труду, и биографы ученых отмечают, что слово «трудоголик» является частью характера самого гениального ученого.

…В январе 1891 года по дороге из Берлина в Стокгольм Софья Васильевна простудилась. С трудом она ходила читать лекции студентам университета. Болезнь обострилась, доктора не заметили критического состояния больной. Ночью Ковалевская произнесла одну фразу: «Во мне произошла какая-то перемена…» Софья Васильевна Ковалевская скончалась 29 февраля 1891 года от паралича сердца. Последние ее слова были загадочны: «Слишком много счастья».