Когда гитлеровцы замкнули кольцо блокады вокруг Ленинграда, в городе находилось 2 544 000 жителей, в том числе около 400 тысяч детей. Кроме того, в пригородных районах, то есть тоже в зоне блокады, оставалось 343 тысячи человек…

В сентябре, когда начались систематические бомбардировки, обстрелы и пожары, многие хотели выехать, но пути уже были отрезаны. Горожане начали готовиться к осаде: люди бросились изымать средства из сберкасс, за несколько часов был выбран весь денежный запас по городу. У магазинов выстроились огромные очереди – люди запасались сахаром, мукой, мылом, солью. Даже по официальным данным, спрос на эти продукты в некоторых районах превышал 500 процентов.

Управление НКВД по Ленинградской области произвело обследование состояния хранения НЗ (неприкосновенного запаса) продовольствия. В донесении под грифом «совершенно секретно» на имя секретаря Ленинградского горкома ВКП(б) сообщалось, что «кладовые непригодны для хранения продуктов, не соблюдаются требования санитарного надзора, неприкосновенный запас подвергнут порче. Из-за течи воды с потолка подмочены мешки с сухофруктами, сливочное масло покрыто плесенью, рис и горох заражены клещом, мешки с сухарями разорваны крысами, покрыты пылью и пометом грызунов».

Вечером 8 сентября в 18 часов 55 минут на Ленинград обрушился невиданный ранее по ударной мощи налет вражеской авиации. Только за один заход бомбардировщиков на город было сброшено 6327 зажигательных бомб. Черные клубы дыма от 178 пожаров потянулись к небу. От немецкой бомбежки загорелись Бадаевские склады. Ущерб был нанесен незначительный, но сам факт пожара породил устойчивую легенду, согласно которой сгорели «стратегические запасы продовольствия», что и стало причиной последующего страшного голода. На самом деле во время этого пожара были уничтожены трехсуточный запас сахара и примерно полуторасуточный запас муки.

По ведомости состояния товарных запасов, на Бадаевских складах тогда были лишь «соль, помидоры соленые технические, слива маринованная техническая, яблочная кожура, мыло семейное, сахарный песок, печенье, конфеты, желуди». В отделе Спецфонда Информационного центра ГУВД Санкт-Петербурга и Ленинградской области хранится папка с грифом СО-3, дело № 2901 от 9 сентября 1941 года «О пожаре на Бадаевских складах». Эти документы не так давно были рассекречены. В папке содержатся протоколы допросов, квитанции, выписки из ведомостей товарных запасов, перечни складских помещений... Исследование показало, что продуктов, исходя из распределительных норм сентября и численности населения, хватило бы городу всего на день-два. Никакого серьезного запаса в Ленинграде в принципе не существовало – город жил на привозных продуктах, питаясь «с колес». В конце июля 1941 года в наличии был примерно недельный запас продуктов. Более того, создать стратегические запасы продовольствия для города с почти трехмиллионным населением было практически невозможно, тем более в условиях августа и сентября того года. В первые дни блокады при довольно скудных нормах ежесуточно в городе расходовалось 2100 тонн муки. Годовой запас муки составил бы более 700 тысяч тонн, и условий для ее хранения не было.

10 и 11 сентября был проведен переучет всех съестных припасов, скота, птицы, зерна. Исходя из фактического расхода на обеспечение войск и населения, на 12 сентября имелось: муки и зерна на 35 дней, крупы и макарон на 30 дней, мяса на 33 дня, жиров на 45, сахара и кондитерских изделий на 60 дней. Почти не было картофеля и овощей. Чтобы растянуть ничтожные запасы муки, по решению Ленгорисполкома к ней подмешивалось 12 процентов солодовой, соевой и овсяной муки, 2,5 процента размолотых жмыхов и 1,5 процента отрубей.

С первых дней сентября в Ленинграде были введены продовольственные карточки. Закрылись столовые и рестораны. Весь скот, имевшийся в колхозах и госхозах, был забит, мясо сдали на заготовительные пункты. Кормовое фуражное зерно перевезли на мельницы, чтобы перемолоть его и использовать в качестве добавки к ржаной муке. Администрацию лечебных заведений обязали вырезать из карточек граждан, находящихся на лечении, талоны на продукты за время их пребывания в больницах. Такой же порядок распространялся и на детей, находившихся в детских домах. Занятия в школах были отменены до особого распоряжения.

С 13 ноября 1941 года норма выдачи хлеба населению была снижена. Теперь рабочие и инженерно-технические работники получали по 300 граммов хлеба, все остальные – по 150. 20 ноября и этот скудный паек пришлось урезать. Население стало получать самую низкую норму за все время блокады – 250 граммов на рабочую карточку и 125 граммов – на все остальные.

В Ленинграде начался голод. В декабре 1941 года были зафиксированы первые случаи каннибализма. По данным УНКВД по Ленинградской области, за употребление человеческого мяса были арестованы в декабре 1941 года 43 человека, в январе 1942 года – 366, феврале – 612, марте – 399, апреле – 300, мае – 326, июне – 56. Затем цифры пошли на убыль, с июля по декабрь 1942 года были взяты с поличным всего 30 людоедов. Их военные трибуналы приговаривали к расстрелу с конфискацией имущества. Приговоры были окончательными, обжалованию не подлежали и немедленно приводились в исполнение.

Зимой 1941–1942 годов, помимо штурмовавших Ленинград немецко-фашистских войск, помимо голода и морозов у жителей осажденного города появился еще один враг, не менее опасный, чем гитлеровские полчища. Имя этому врагу – крысы. Еще в царские времена Бадаевские склады прославились тем, что в них расплодились десятки тысяч крыс, с которыми купцы не могли справиться. Когда после налета немецкой авиации эти склады горели, было просто жутко – потоком крысы бежали со складов, и страшно было перейти дорогу – сплошной крысиный ковер. Склады горели очень долго, и долго и страшно шли крысы. Огромные, величиной с кошку, они ничего не боялись, бросались на людей, слабых могли заживо съесть.

В 1942 году осажденный Ленинград буквально одолевали крысы. Очевидцы вспоминают, что грызуны передвигались по городу огромными колоннами. Когда они переходили дорогу, даже трамваи вынуждены были останавливаться. Тьма крыс длинными шеренгами во главе со своими вожаками двигалась по Шлиссельбургскому проспекту, ныне проспекту Обуховской обороны, прямо к мельнице, где мололи муку для всего города. Но муку там практически не мололи, так как не было зерна. Да и крыс мука особо не привлекала – их было больше в центре, на Исаакиевской площади, так как там располагался Институт растениеводства, где хранились запасы образцового зерна. Его сотрудники погибали от голода, но семена так и не тронули.

С крысами боролись: их расстреливали, давили танками, были созданы даже специальные бригады по уничтожению грызунов, но справиться с напастью не могли. Серые твари сжирали даже те крохи еды, что оставались в городе. Кроме того, из-за полчищ крыс в городе возникла угроза эпидемий. Но никакие «человеческие» методы борьбы с грызунами не помогали. А кошек – главных крысиных врагов – в городе не было уже давно. Их съели.

Поначалу окружающие осуждали «кошкоедов». «Я питаюсь по второй категории, поэтому имею право», – оправдывался осенью 1941 года один из них. Потом оправданий уже не требовалось: обед из кошки часто был единственной возможностью сохранить жизнь. «3 декабря 1941 года. Сегодня съели жареную кошку. Очень вкусно», – записал в своем дневнике 10-летний мальчик. «Соседского кота мы съели всей коммунальной квартирой еще в начале блокады», – вспоминала ленинградка Зоя Корнильева. А вот рассказ Веры Николаевны Вологдиной: «В нашей семье дошло до того, что дядя требовал кота Максима на съедение чуть ли не каждый день. Мы с мамой, когда уходили из дома, запирали Максима на ключ в маленькой комнате. Жил у нас еще попугай Жак. В хорошие времена Жаконя наш пел, разговаривал. А тут с голоду весь облез и притих. Немного подсолнечных семечек, которые мы выменяли на папино ружье, скоро кончились, и Жак наш был обречен. Кот Максим тоже еле бродил – шерсть вылезала клоками, когти не убирались, перестал даже мяукать, выпрашивая еду. Однажды Макс ухитрился залезть в клетку к Жаконе. В иное время случилась бы драма. А вот что увидели мы, вернувшись домой! Птица и кот в холодной комнате спали, прижавшись друг к другу. На дядю это так подействовало, что он перестал на кота покушаться… Попугай через несколько дней погиб, а кот выжил. Возможно, это была единственная кошка в Ленинграде, пережившая блокаду. О Максиме ходили легенды. После снятия блокады к нам стали приходить люди – посмотреть на такое чудо. Однажды учительница даже привела целый класс». А кот Максим оказался долгожителем. Он умер двадцатилетним от старости в 1957 году. И еще одно воспоминание блокадницы, не назвавшей своего имени: «У нас был кот Васька. Любимец в семье. Зимой 41-го мама его унесла куда-то. Сказала, что в приют, мол, там его будут рыбкой кормить, а мы-то не можем... Вечером мама приготовила что-то наподобие котлет. Тогда я удивилась, откуда у нас мясо? Ничего не поняла... Только потом... Получается, что благодаря Ваське мы выжили в ту зиму...»

Тем не менее некоторые горожане, несмотря на жестокий голод, пожалели своих любимцев. Весной 1942 года полуживая от голода старушка вынесла своего кота на улицу погулять. К ней подходили люди, благодарили, что она его сохранила. Одна блокадница вспоминала, что в марте 1942 года вдруг увидела на городской улице тощую кошку. Вокруг нее стояли несколько старушек и крестились, а исхудавший, похожий на скелет милиционер следил, чтобы никто не изловил зверька. 12-летняя девочка в апреле 1942 года, проходя мимо кинотеатра «Баррикада», увидала толпу людей у окна одного из домов. Они дивились на необыкновенное зрелище: на ярко освещенном солнцем подоконнике лежала полосатая кошка с тремя котятами. «Увидев ее, я поняла, что мы выжили», – вспоминала эта женщина много лет спустя.

Грозной опасностью для изможденных блокадников стали несметные полчища крыс, которые нападали на полуживых людей. Привыкшие питаться остатками еды, они потеряли основной источник питания, так как люди не могли позволить себе выбросить даже крошку хлеба. Рассказывает сотрудница храма Преподобного Серафима Саровского в колонии строгого режима (Форносово) Валентина Осипова: «В доме во время бомбежки вылетели стекла, мебель давно стопили. Мама спала на подоконнике – благо они были широкие, как лавка, – укрываясь зонтиком от дождя и ветра. Однажды кто-то, узнав, что мама беременна мною, подарил ей селедку – ей так хотелось соленого… Дома мама положила подарок в укромный уголок, надеясь съесть после работы. Но вернувшись вечером, нашла от селедки хвостик и жирные пятна на полу – крысы попировали. Это была трагедия, которую поймут лишь те, кто пережил блокаду. А кошку взять было негде. Да и чем ее было кормить?»

Голодные крысы стали одним из страшных кошмаров блокадников: в поисках пищи они нападали на полуживых людей, а их миграционные потоки к зерновым элеваторам не удавалось остановить даже гусеницами танков. Это был враг организованный, умный и жестокий. Все виды оружия, бомбежки и огонь пожаров оказались бессильными уничтожить «пятую колонну», объедавшую умиравших от голода блокадников. Дошло до того, что санитарные врачи применили известный метод: отловленных грызунов заразили крысиным тифом, опасным только для животных, и выпустили в популяцию. Но и это не помогло.

Поэтому, как только в январе 1943 года удалось частично прорвать блокаду, одним из первых стратегически важных грузов с Большой земли стали кошки. В апрельском постановлении за подписью председателя Ленсовета говорилось: «Выписать из ярославской области и привезти в Ленинград четыре вагона дымчатых кошек». Дымчатые кошки считались тогда лучшими крысоловами. Ярославцы выполнили заказ и наловили нужное количество хвостатых бойцов. Эшелон с «пушистым спецназом» прибыл в город секретно и под усиленной охраной. Очевидцы рассказывают, что, когда мяукающих крысоловов привезли, для получения кошки надо было отстоять очередь. Расхватывали моментально, и многим не хватило.

В январе 1944 года котенок в Ленинграде стоил 500 рублей (килограмм хлеба тогда продавался с рук за 50 рублей, зарплата сторожа составляла 120 рублей). «Мяукающая дивизия» – так в шутку называли прибывших животных блокадники – практически с ходу была брошена в «бой». Сначала кошки, измученные переездом, осматривались и всего боялись, но быстро оправились от стресса и принялись за дело. Улицу за улицей, чердак за чердаком, подвал за подвалом, не считаясь с потерями, доблестно отвоевывали они город у крыс.

О доставке кошек в блокадный Ленинград был сюжет в кинохронике тех дней. Это требовалось с идеологической точки зрения. Несмотря на то, что уже была налажена доставка продуктов в осажденный город, оставались продуктовые карточки. Не было изобилия, но самая страшная зима была пережита. Людям, получившим свой кусок хлеба, требовалось «зрелищ». Кошки олицетворяли собой воспоминания о мирных днях. Тем более что зимой многих съели. Так что это мог быть еще вариант НЗ на всякий случай. А главное – кошки могли победить отъявленного врага. Были случаи, когда крысы обгладывали трупы умерших в своих квартирах одиноких людей. Посыл таков: крыса ворует вашу еду – крыса враг, с фашистами есть линия фронта, с крысами нет, следовательно, крыса хуже фашиста; фашиста убить требуется мастерство, умение и оружие, крысу убить легче, убить может каждый – кошки враги крыс, поэтому кошки – наши союзники, их нам прислали в качестве помощи в борьбе с врагом. МЫ ПОБЕДИМ!

Требовалось прежде всего поднять моральный дух населения. Веру в победу надо было укреплять всеми способами, тогдашние руководители страны прекрасно понимали, что такое идеология и что может человек, свято верящий в то, что делает.

Ярославские кошки довольно быстро сумели отогнать грызунов от продовольственных складов, однако полностью решить проблему сил не хватало. И тогда прошла еще одна «кошачья мобилизация». На сей раз «призыв крысоловов» был объявлен в Сибири специально для нужд Эрмитажа и других ленинградских дворцов и музеев, ведь крысы угрожали бесценным сокровищам искусства и культуры. Набирали кошек по всей Сибири. «Кошачий призыв» прошел успешно. В Тюмени, например, собрали 238 котов и кошек в возрасте от полугода до пяти лет. Многие сами приносили своих любимцев на сборный пункт. Первым из добровольцев стал черно-белый кот Амур, которого хозяйка лично сдала с пожеланиями «внести свой вклад в борьбу с ненавистным врагом». Всего в Ленинград было направлено пять тысяч омских, тюменских, иркутских котов, которые с честью справились со своей задачей – очистили Эрмитаж от грызунов. Так что среди питерских мурлык почти не осталось коренных, местных. Многие имеют ярославские или сибирские корни.

О котах и кошках Эрмитажа заботятся. Их кормят, лечат, но главное – уважают за добросовестный труд и помощь. А несколько лет назад в музее даже был создан специальный Фонд друзей котов Эрмитажа. Этот фонд собирает средства на разные кошачьи нужды, организует всяческие акции и выставки. Сегодня в Эрмитаже служат более полусотни котов. Каждый из них имеет паспорт с фотографией и считается высококвалифицированным специалистом по очистке музейных подвалов от грызунов.

Кошачье сообщество имеет четкую иерархию. Тут есть своя аристократия, середнячки и чернь. Коты делятся на четыре отряда. Каждый имеет строго отведенную территорию. В чужой подвал не лезут – там можно серьезно схлопотать по морде. Кошек узнают в лицо, со спины и даже с хвоста все сотрудники музея. Но дают имена те женщины, которые их кормят. Они знают историю каждого в подробностях. Интересен тот факт, что в истории нашего города этот случай не единственный. В августе 2005 года во время празднования 1000-тилетия Казани губернатор Санкт-Петербурга Валентина Матвиенко подарила Казани пушистое воплощение ловкости татарского народа – снежного барса, выращенного в Санкт-Петербургском зоопарке. Но чтобы не травмировать психику животного большим количеством людей, на церемонию открытия улицы принесли только большую его фотографию. А Минтимер Шарипович Шаймиев, в свою очередь, вспомнил любопытный исторический факт: «Два-три столетия назад в наших краях впервые вывели породу кошек-мышеловов. Молва об этом быстро разлетелась. И в 1745 году по указу императрицы Елизаветы было велено сыскать в Казани и доставить в Петербург тридцать самых лучших котов. И мы горды, что наши кошки помогли сберечь сокровища Эрмитажа, – признался президент Татарстана. – Спасибо петербуржцам, что создали нашим кошкам такие условия, что они возвращаются в Казань барсами».

Спустя много десятков лет в нашем городе появились памятники отважным котам и кошкам: это скульптуры кота Елисея и кошки Василисы. Василиса расположилась на карнизе второго этажа дома № 3 по Малой Садовой. Маленькая и грациозная, слегка согнув переднюю лапу и подняв хвост, она кокетливо смотрит вверх. Напротив нее, на углу дома номер 8, важно восседает кот Елисей, наблюдая за прогуливающимися внизу людьми. Елисей появился здесь 25 января, а Василиса 1 апреля 2000 года. Скульптуры не являются данью памяти каким-то конкретным животным, имена кошкам выбирали всем миром. В результате фигура на фасаде Елисеевского магазина стала котом Елисеем, что легко объяснимо. Ну а кошка получила имя Василиса. Автором идеи является историк Сергей Лебедев, который уже известен петербуржцам нескучными памятниками Фонарщику и Зайчику. Отлить котов из бронзы было поручено скульптору Владимиру Петровичеву.

В числе легенд военного времени есть и история про рыжего кота-«слухача», поселившегося при зенитной батарее под Ленинградом и точно предсказывавшего налеты вражеской авиации. Причем, как гласит история, на приближение советских самолетов животное не реагировало. Командование батареи ценило кота за его уникальный дар, поставило на довольствие и даже выделило одного солдата за ним присматривать.