В 1889 году в III книге журнала «Русский архив» был опубликован странный материал под названием «Сумеречные рассказы старушки». Не было ни подписи автора, зафиксировавшего на бумаге воспоминания, ни имени и фамилии старушки. Тем не менее эта загадочная публикация — одно из очень немногих свидетельств о женщине незаурядной, но забытой — о дочери Екатерины Дашковой, княжне Анастасии Михайловне.

БЕЗ ПРАВА РАСПОРЯЖАТЬСЯ ЖИЗНЬЮ

Она была первым ребенком четы Дашковых — князя Михаила и графини Екатерины Воронцовой. Короткие сведения о ней в «Записках» самой Дашковой сводятся в основном к описанию легкомысленного поведения дочери, за которую Дашковой приходилось выплачивать долги. И хотя Анастасия сопровождала мать в ссылку, когда Дашкова попала в немилость к Павлу I, их взаимоотношения не улучшились. Современники вспоминали, что они постоянно бранились, а в своем завещании Дашкова лишила дочь наследства и запретила пускать ее в свой дом.

Гораздо больше известно о сыне Дашковой — Павле Михайловиче. Он учился в Эдинбургском университете, был адъютантом Григория Потемкина, сделал военную карьеру, стал любимцем Павла I и способствовал возвращению Дашковой из ссылки, а когда Павел I лишил его своего расположения, стал предводителем московского губернского дворянства.

Хотя и он причинил матери немало горьких минут, втихомолку женившись на дочери купца Анне Алферовой. Это был настоящий мезальянс. «Рана, нанесенная материнскому сердцу, была слишком глубока и неизлечима», — писала Дашкова в «Записках». Но с женой Павел Михайлович не ужился, супруги разъехались, посему биографические словари констатируют: «Павел Михайлович Дашков умер бездетным». Хотя те же словари упоминают, что, будучи предводителем дворянства, Павел Михайлович имел любовницу.

Кем была эта любовница — точно не известно. Известно другое — у них было трое детей: мальчик и две девочки. После смерти Павла Михайловича в 1807 году Екатерина Романовна, естественно, не хотела и слышать о том, что у нее есть внуки.

Можно предположить, что Дашкова разгневалась на сына еще и за то, что он поступил так же, как дедушка — отец Екатерины Романовны. Правда, дедушка Роман Илларионович дал внебрачному сыну Ивану фамилию Ранцов и прекрасное образование.

«Бесфамильных» детей брата взяла на воспитание Анастасия Михайловна.

Ее судьба, казалось бы, была совсем не похожа на судьбу трех маленьких «отверженных». Если веселый, добрый, но легкомысленный Павел Михайлович никак не интересовался судьбой своих детей, то забота об Анастасии Михайловне со стороны матери была поистине беспредельна. Тем не менее некое сходство существует: ни у «прижитых в грехе» маленьких Дашковых, ни у законной дочери княгини не было права распоряжаться собственной жизнью...

ВО ВСЕХ ОТНОШЕНИЯХ ДОСТОЙНЫЙ ЖЕНИХ

Замуж за князя Дашкова Екатерина Романовна вышла очень рано, и Анастасия родилась, когда матери еще не было 17 лет. Казалось бы, вот оно, счастье: родиться в одной из самых знатных и богатых семей России. Но, увы, ни деньги, ни знатность не сделали девочку счастливой. И дело даже не в том, что ребенок появился на свет не совсем здоровым — то ли родовая травма привела к искривлению позвоночника, то ли Настя родилась с небольшим горбом, — не это главное.

Точных свидетельств по сему поводу нет, поэтому рискну высказать предположение: Анастасия была очень похожа на мать. Не внешне — характером. Такая же своевольная, упрямая и независимая.

Дашкова любила свою «обожаемую Настасью» и, пока это было возможно, полностью властвовала над ее судьбой. Именно властвовала.

Сама Екатерина Романовна вышла замуж в 16 лет, страстно влюбившись в князя Дашкова. Для своей юной дочери она лично нашла мужа. Как и почему это было сделано, Дашкова рассказывает в своих «Записках»: «Я рассчитывала пробыть за границей девять или десять лет, чтобы за это время вполне закончить образование сына, поэтому сочла необходимым сначала устроить свою дочь. За нее посватался бригадир Щербинин, во всех отношениях достойный жених. Он был человеком серьезного, но мягкого характера, что обещало спокойствие моей дочери в семейном быту. Хотя этот брак не совсем удовлетворял моим материнским желаниям, он представлял ту единственную выгоду, что моя дочь еще некоторое время останется под моим надзором.

Я намерена была взять их с собой в путешествие: эта мысль охотно была принята отцом моего зятя, особенно когда я обещала, что они будут жить со мной и что на содержание их хватит только процентов от состояния моей дочери».

Видимо, Екатерина Романовна специально искала для дочери такого мужа, которого могла бы «усыновить». Причем «мягкий характер» Щербинина ее нимало не смущал. Вероятно, «мягкость» прогрессировала, и в конце концов бригадир Щербинин был взят под опеку, правда, не Дашковой, а своими родственниками. Так что муж Анастасии Михайловне достался весьма оригинальный.

Поэтому стоит ли удивляться тому, что она не стремилась следовать за своим супругом. Дашкова вспоминает: «Во время нашего пребывания в Спа Щербинин получил письмо от отца и матери; они требовали немедленного возвращения его в Россию. Он колебался и скучал, но волей-неволей должен был покориться родительскому приказанию. Между тем дочь моя осталась со мной, не желая расставаться с семейством».

РОЛЬ ВТОРОГО ПЛАНА

Все надежды и чаяния Дашкова связывала с сыном Павлом. «Воспитание сына было предметом всех моих желаний, выше всех препятствий и жертв. Я желала сохранить его нравственные начала неприкосновенными, спасти его от тысячи обольщений, столь неизбежных дома для молодого человека. Вследствие этого я решила увезти его за границу; оставив Россию, я была убеждена, что английское воспитание лучше всего отвечало его развитию».

Дочь Анастасия тоже получила блестящее образование, но она оставалась для Екатерины Романовны больным ребенком, нуждающимся в постоянном присмотре. Как относилась Анастасия к тому, что ей уготована в жизни «роль второго плана» при знаменитой матери, сказать нельзя. Только современный психолог смог бы объяснить, почему окруженная материнской любовью, но лишенная права строить свою жизнь женщина изо всех сил стремится сделать наперекор, дразнит и раздражает свою родительницу. Может быть, Анастасия Михайловна чувствовала себя вещью в руках матери?

Дети Екатерины Романовны были очень дружны. Сыну Павлу, конечно, было легче избегать материнского диктата, но не исключено, что вынужденное замужество сестры спровоцировало через несколько лет самовольную женитьбу Павла Михайловича на купеческой дочери: сын не хотел, чтобы жену ему выбрала мать.

До 1807 года Анастасия Михайловна вела истинно светскую жизнь (за исключением пребывания в ссылке с матерью при Павле I). Она делала долги — Дашкова плакала, бранилась и платила. Ее муж Щербинин тоже делал долги — Дашкова платила. Но в 1807 году умер Павел Михайлович. Екатерина Романовна была настолько потрясена, что признала и пригласила к себе жить «купеческую дочь» — законную жену сына.

А Анастасия Михайловна забрала к себе детей брата. Двух девочек и мальчика. Незаконнорожденные, «зазорные» дети князя Дашкова были никем.

Саму Настасью Михайловну и одну из девочек и видела старушка, чьи «Сумеречные рассказы» опубликовал «Русский архив». Старушка рассказывает, что дядя ее был судьей — справедливым и честным. Однажды он спросил, хочет ли она видеть высокую придворную особу? Старушка, бывшая в те поры совсем юной, осведомилась у дяди: кто такая?

«— Да немалая особа, коли ты хочешь знать: дочь княгини Екатерины Романовны Дашковой Настасья Михайловна Щербинина, к нам в Чернянку пожаловала и дала по соседям повесткою знать, что милости просит всех к себе поранее на праздник проводить ее к церкви и потом отобедать и время с нею разделить. Так вот по ближнему соседству мы и поедем, — сказал дядя. — И ты лицом покажи себя. Коли что спросит, не постой за словом... Мне-то ея не впервой видать, — сказывал, усмехаясь, дядя. — Я ей респект отдавал, как она еще давно здесь была и по соседству, у Двукратского жену украла и к ея превосходительства генеральши Исаковой сыну в своей карете свезла. Оно бы, кажись, Федору Марковичу Двукратскому потеря в том невелика была, затем что он жену не по закону держал, и она у него взаперти была, а по дому иная пава золотые перья стлала-расстилала. <

— Да вишь на соседский задор пошло, и лиха беда из того встала. Двукратский завел дело о покраже оною Настасьей Михайловной, дочерью Щербининою, жены у него; а Настасья Михайловна своей знатной особою на доказательства пошла, что он хотел жену ядом отравить. О Федоре Марковиче повальный обыск нехорош вышел. Я о нем правду-матку заявил. Он потерся-помялся да и дал маху за границу. А там он, что называется, печки и лавочки смостил. Есть там в немецкой земле самый знатный университет у прусского короля в его королевстве. Наш Федор Маркович при том королевском месте взрос и обучился, и у него на учебном дипломе подпись Фридриха Великого и королевская печать видны. Постранствовал он лет пять по немецким и французским землям, и вдруг из самого того Парижа получает управляющий его, свой крепостной человек, приказ себе и повеление Чернянскому священнику служить обедни и панихиды по жене: якобы он осведомился доподлинно, что жена его волею Божьей помре вот такого-то года и месяца, дня и числа, прожитие имевши в Швейцарии. Штука, подумал всякий, услышавши... Но как эту штуку проведала в Петербурге Настасья Михайловна?

Только она шлет с нарочным Курскому архиерею письмо: что осведомилась она тоже заподлинно о богоотступном деле, что ведомы Двукратский, Федор сын Марков, хочет выдать за мертвую свою живую жену и того ради прислал приказ своего села священнику по жене своей заупокойный обедни служить и панихиды петь; а жена его милостью Божией жива и во всяком благополучии обретается, избавившись его тиранских рук, что и свидетельствую здесь прилагаемою цидулкою ея ко мне. Засвидетельствовала цидулку Настасья Михайловна. Панихид не велено было петь. А Федор Маркович дал слуху стихнуть, еще годок-другой промялся за границею, на дочерей в немецких землях баронство купил и там их замуж отдал (две у него дочери были) и сам воротился князь князем».

СТРАШАЯ ПРИДВОРНАЯ ОСОБА

Если старушка ничего не путает, то вела себя Анастасия Михайловна точь-в-точь как Екатерина Романовна. Без промедления восстала она против жуликоватого соседа и действовала радикально: сосед планирует извести жену, а Настасья Михайловна ее крадет и увозит.

Но продолжим слушать «сумеречный рассказ старушки»:

«— Приехали мы. Дом не барский, низенький, длинный; в передней застали, стоят мужики — пришли на поклон и держат на деревянных крашеных тарелочках сливы. Звону к обедне нет, и нам доложили, что и самой Настасьи Михайловны в покоях нет. Вчера пустили винокуренный завод курить: так она изволила перед обеднею поехать посмотреть его. Ждем мы, собравшись, человек нас двадцать, или поболее того. Из первой комнаты в другую, как бы ей быть гостиною, перешли; а там в растворенную дверь спальная видна... Я с молоду и с деревенской невидали гляжу во все глаза; а признаться, глядеть было не на что. Как в доме никогда не жили, а он для редкого приезду словно сарай длинный состроен был, то в нем и барского ничего не было... Кровать была одета зеленым шелковым одеялом, и зеленый же тафтяной полог был продет сквозь кольцо и откинут на обе стороны. В головах к пологу был приколот маленький серебряный образок на розовой ленточке, и постельная собачка, катаясь и прыгая по подушкам, заигрывала с ним лапкою.

Кроме собачки, видели мы сквозь дверь маленькую девочку в белом платьице с длинным голубым поясом, которую толстая барыня в чепце дергала и тормошила. Дитя, видно, потихоньку просило кушать.

— Что? Свой, что ли, хлеб ешь? Бесстыдница! — за дверью рычала нянька. — По матери нищей пошла. Не наешься чужого хлеба... За книжку садись, чтоб приехала да тебя за книжкою увидала.

У Настасьи Михайловны не было своих детей, и говорили, что она братнину незаконную дочь, после его смерти, к себе взяла.

Нянька сунула ребенку азбуку в руки, и девочка, всхлипывая и не смея плакать, уселась, бледненькая и бедненькая, на верхней ступеньке того возвышения, на котором стояла кровать Настасьи Михайловны, и начала жалобно, захлебываясь читать.

— Аз, буки, глагол, добро...

— А „веди“ ты с голоду проглотила? — шипела змеею нянька.

И не приведи Бог видеть и слышать, как наругается холопка над барским дитятею!

Видимо, старушка видела старшую дочь Павла Михайловича: судя по всему, в Чернянку рассказчица попала то ли в 1809-м, то ли в 1810 году, поскольку старая княгиня Дашкова еще была жива.

Далее старушка рассказывает о Настасье Михайловне: «Сама плотная, высокая, волосы черные, глаза черные — поклонилась, остановилась перед нами, и все начали к ней подходить рядом, кто как стоял, представляться ей. Мужчины уважительно руку целовали и расшаркивались; а дамы, кто посмелее, те наклонялись целовать в плечо; а другие так только низенько приседали и в уголочек шли. После нас приступили мужики из передней с тарелочками. Она всех их к руке допустила и не отвергла слив на тарелочках, а за честь приняла и всем нам в одно слово сказала: „Пора нам, гости дорогие, в церковь идти“...

К столу и девочку с заплаканными глазами вывела Яга-баба нянька и поставила перед Настасьей Михайловною. Та ей дала поцеловать руку и взглянула на нее своими большими черными глазами; но они у Настасьи Михайловны были какие-то растерянные, как бы она ими смотрела и не смотрела, видела и не видела, и вообще, снявши свою шляпку и турецкую шаль, которая волочилась по земле, да к тому же еще картавя на „р“ и „л“, начиная говорить и не кончая, и не совсем к толку суетясь и не посидя на месте, Настасья Михайловна переставала мне казаться ни весть какою страшною придворною особою.

— Ду-а! — сказала она девочке, что выходило несколько помягче нашей обыкновенной „дуры“. — Терпеть не могу плаксы. В свою матушку ду-у пошла... Не знаю, что мне с ней делать? Писала я своему ду-аку-мужу, чтобы усыновить ее, и не знаю, не отвечает мне».

Но каким-то чудом Анастасии Михайловне удалось сделать практически невозможное — все дети Павла Михайловича стали в конце концов Щербиниными.

Наверняка помог ей в этом двоюродный брат — Михаил Семенович Воронцов.

Известный более по злой эпиграмме Пушкина «Полумилорд, полукупец...», граф Воронцов абсолютно не соответствовал портрету, нарисованному поэтом.

Он действительно с младых ногтей жил вместе с отцом — послом России — в Англии, там же учился, но в 1801 году приехал в Россию и стал одним из самых выдающихся политиков.

О «купеческой» сущности Воронцова лучше всего говорит такой факт: в 1812 году, когда русская армия покидала Москву, а москвичи бежали, вывозя имущество, граф приказал взять на подводы вместо мебели, скульптур и картин из своего особняка более 400 раненых: генералов, офицеров и солдат.

Воронцов был командиром русского корпуса во Франции после победы над Наполеоном. Здесь он разработал свод правил поведения офицеров и солдат. Он первым в истории русской армии запретил телесные наказания в своих войсках и объявил, что офицеры и солдаты равны перед законом. Михаил Семенович не обязан был принимать участие в судьбе «прижитых» двоюродным братом детей. Более того, не должен был делать этого в открытую.

Но именно в канцелярии бессарабского и новороссийского наместника Воронцова начал службу после окончания Московского университета двадцатилетний Михаил Павлович Щербинин — будущий начальник Главного управления по делам печати, сенатор — один из внебрачных детей Дашкова.

В своих воспоминаниях Щербинин много писал о Воронцове и всегда — в превосходной степени. Михаила Павловича можно понять: без вмешательства тетки Анастасии Михайловны и двоюродного дяди Михаила Семеновича он и его сестры были бы нищими и бесправными изгоями.

ИСТОРИЯ С ВОСПОМИНАНИЯМИ

О сестрах Михаила Павловича практически ничего не известно. Из письма Александра Яковлевича Булгакова брату, написанного в июне 1831 года, понятно, что упрямая Анастасия Михайловна, наперекор законодательству, пыталась одарить девочек наследством: «Вчера был на похоронах Щербининой. Жалость смотреть на бедных истинно сирот. Мне сказывали родственники покойной Настасьи Михайловны, что ее завещание то же, что белая бумага; что отказывать, особенно родовое, нельзя, особенно двум девушкам, кои не имеют бытия политического, ибо незаконно рождены, а она чуть ни племянницами ли их называет и в завещании своем. Ей бы лучше надавать векселей хоть на миллион Щербинину, брату их: он имеет уже чин личного дворянина. Но баба и умнейшая все баба; по законам все пойдет Воронцовым. Я знаю душу Михал Семеновича; у него закон: честь, доброта и благотворительность».

Дальнейшие события подтвердили слова Булгакова о Воронцове: он отдал имение Настасьи Михайловны Михаилу Щербинину и дал денег на его улучшение под вексель, по которому не брал процентов. После смерти Воронцова его сын, Семен Михайлович, вернул Щербинину вексель, предварительно разорвав его.

Так что желание Анастасии Михайловны хоть частично, но исполнилось — ее имение досталось племяннику. В середине 1860-х годов была даже издана брошюра, описывающая хозяйство слободы Чернянка Курской губернии, имения тайного советника Михаила Щербинина. Михаил Павлович, в отличие от множества других помещиков, как бы мы сказали сегодня, внедрял передовые способы ведения сельского хозяйства.

Недоброжелатель Михаила Воронцова — Александр Пушкин — через два дня после свадьбы, 20 февраля 1831 года, впервые появился с молодой женой перед московским высшим обществом на балу у Анастасии Щербининой. Он расспрашивал Анастасию Михайловну о матери. Ее воспоминания, записанные Пушкиным, сохранились в архиве поэта с пометкой «M-de Щербин».

Продолжения история с воспоминаниями не имела — летом того же года Анастасия Михайловна умерла.

«Я по природе была гордой», — писала о себе в «Записках» Екатерина Дашкова. Не такой ли была и ее дочь? В примечании к «Сумеречным рассказам старушки» издатель «Русского архива» Петр Иванович Бартенев писал об Анастасии Михайловне: «Лишенная матерью наследства, она дожила в Москве до 30-х годов и находилась иной раз в такой нужде, что зарабатывала деньги уроками. Двум дочерям и сыну своего брата (князя Дашкова) Михаилу Павловичу Щербинину она дала отличное воспитание. Ее жизнь может быть предметом очень любопытного исторического рассказа. Душесильные были люди»…