Главным итогом русско-персидской войны 1826–1828 годов стала утрата Персией Восточной Армении и Нахичевани, которые были включены в состав Российской империи. Инициировав эту войну и добившись довольно значительных успехов в ходе вторжения, персы утратили инициативу после битвы при Елизаветполе (Гяндже). Выигравший сражение генерал Иван Федорович Паскевич сменил Ермолова в должности наместника на Кавказе и спланировал контрнаступление, которое, однако, поначалу развивалось не очень удачно.

НОВЫЙ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ

Выполнять обязанности главнокомандующего намного труднее, чем выиграть одно, пусть даже генеральное, сражение. Фактически Паскевич должен был командовать самостоятельной армией, неся ответственность не только за части, находившиеся под его непосредственным начальством, но и за события, происходившие на самых отдаленных участках боевых действий. 

Успешно решать эту задачу, не располагая оперативной информацией, без современных средств связи и сколь-нибудь нормальных путей сообщений было весьма сложно. Оставалось надеяться на отлаженность армейского механизма и способности местных начальников.

Людей, на которых он мог рассчитывать, у Паскевича было мало, так что пришлось тасовать доставшуюся от Ермолова кадровую колоду. 

Не смогли сработаться с новым наместником Алексей Вельяминов, Валериан Мадатов и Денис Давыдов. Должность начальника штаба Кавказского корпуса занял командир 20-й дивизии Афанасий Красовский, сдавший свое соединение генерал-майору Никите Панкратьеву. Помощником его стал Николай Муравьев. Должность обер-квартирмейстера и связанные с ней хлопоты по организации передвижения и размещения войск остались за Владимиром Вольховским.

Двадцать первую пехотную дивизию принял генерал-майор князь Георгий Эристов, а на должности командующего войсками в Кахетии и на Алазанской линии его сменил полковник Федор Бекович-Черкасский. Инженерную часть возглавил присланный из России генерал-лейтенант Петр Трузсон. Командующим войсками в Карабахе вместо Мадатова стал все тот же Панкратьев, главой администрации этого края полковник князь Георгий Алхазов.

Разгрузить Паскевича от административного управления должен был новоназначенный тифлисский военный губернатор генерал-адъютант Иван Сипягин. Кроме него, из Петербурга для участия в боевых действиях были присланы генерал-адъютанты Константин Бенкендорф (брат начальника Третьего отделения) и граф Петр Сухтелен.

Наименее удачным было назначение Трузсона. Однако Паскевич нашел себе другого великолепного помощника по инженерной части – разжалованного в солдаты и сосланного на Кавказ декабриста Михаила Пущина. 

На Кавказ он прибыл с другим разжалованным декабристом – Петром Коновницыным (сыном бывшего военного министра) еще при Ермолове. Паскевич при встрече обозвал их «шалунами», но сразу же взял под свое крыло, определив в пионерный батальон. Несколько позже в ближайшее окружение Паскевича вошел еще один декабрист – Иван Бурцев. 

Вообще, Паскевич покровительствовал декабристам, разумеется, не из симпатии к их политическим взглядам, а, видимо, видя в них своего рода кадровый ресурс на случай замены офицеров ермоловской школы. Сводный же полк играл при нем роль личной гвардии. 

Для полноты картины стоит добавить, что дипломатическая часть и личная канцелярия были доверены не чуждому декабристам Грибоедову. Однако по дипломатической части его курировал Дибич, который должен был отбыть в Петербург после начала кампании. Позже для ведения переговоров был прислан действительный статский советник Александр Обресков. 

При подготовке кампании Паскевич взял за основу план Ермолова. Никакого плагиата в этом не было, поскольку существовало лишь два варианта действий. Первый – двинувшись в Южный Азербайджан разгромить главные силы Аббаса-мирзы и овладеть Тавризом. Главная опасность заключалась в возможном ударе с запада – из Эриванского сардарства. Вариант второй, которому и было отдано предпочтение, предполагал захват Эриванского сардарства и лишь затем наступление против Тавриза. Здесь главная опасность заключалась в потере времени и возможных попытках Аббаса-мирзы перерезать коммуникационные линии между Тифлисом и Эриванью. С другой стороны, второй вариант представлялся более надежным, поскольку конфигурация театра военных действий давала возможность главным русским силам оперативно реагировать на действия персидского наследного принца.

Начать наступление Паскевич планировал еще в марте, однако столкнулся с привычными уже организационно-хозяйственными сложностями. Обеспечение транспортом, закупка продовольствия, организация магазинов, охрана коммуникаций, снабжение боеприпасами – все эти вопросы решались недостаточно эффективно и оперативно, что лишь в самой минимальной степени объяснялось слабым знанием Паскевичем местной специфики. Даже гений военной логистики вряд ли сумел бы добиться намного большего, если учесть неразвитость инфраструктуры, сложные климатические условия, продажность и некомпетентность местной администрации. Показательно, что, сталкиваясь с проблемой хозяйственного порядка, Иван Федорович начинал с того, что искал в ней чью-то корыстную заинтересованность. И не всегда ошибался.

Местная бюрократия при нем подтянулась, коррупции и злоупотреблений стало меньше. Помогала репутация любимца государя и, конечно же, ореол грозного воина. Головы чиновников, кстати, особо не летели, обычно хватало грозного генеральского рыка.

Помимо хозяйственной хватки, Иван Федорович демонстрировал склонность к секретной работе, а также внимание к политическим факторам. Он явно симпатизировал армянам, что объяснялось той верностью России, которую армянское население продемонстрировало во время персидского вторжения. Армянские торговцы не только участвовали в снабжении армии, но и занимались разведкой, вели пророссийскую агитацию. К тому же первой целью похода было возглавляемое Гуссейн-ханом Эриваньское сардарство, где армяне составляли подавляющее большинство населения. К персам они относились как к захватчикам, в русских же видели освободителей. Паскевич, конечно же, собирался это использовать, заручившись поддержкой армянского архиепископа Нерсеса. 

Но в своих политических планах он заглядывал еще дальше и уже предпринимал шаги к тому, чтобы разжечь волнения в Тавризе. При этом он демонстрировал профессионализм врожденного разведчика, добиваясь, чтобы засланные туда агенты не знали друг друга. «Круг их деятельности один от другого пускай будет, сколько возможно, особый, ибо предатели чем менее в соединении, тем безопаснее».  

Подготовка к кампании между тем завершалась. В начале апреля границу Эриванского сардарства перешел авангард под командованием Константина Бенкендорфа. 13 апреля этот отряд, при котором находился и архиепископ Нерсес, торжественно вступил в Эчмиадзинский монастырь, являющийся своего рода духовной столицей Армении.

«Воссиял день избавления, и вековая слава Армении вновь оживает на земле под сенью креста, с которым идут к нам русские братья. В призывном голосе вождя их мы видим указание Бога, располагающего судьбами царств и народов. Внимайте этому голосу, – и днесь, аще услышите его, не ожесточите сердец ваших!» Эти слова Нерсеса, обозначили новую веху в истории армянской нации и рубеж, с которого началось восстановление его государственности.

Однако вслед за триумфом начались печальные будни. Большая часть населения была уведена персами, запасы уничтожены. Бенкендорфу пришлось предпринять вылазку за продовольствием, что привело к бою, в котором его войска разгромили конницу Измаил-хана. Вражеский предводитель попал в плен, а остатки его кавалерии укрылись в Сардар-Абаде с его полуторатысячным гарнизоном. 23 апреля, дождавшись присланного Паскевичем транспорта с продовольствием, Бенкендорф двинулся к Эривани, защищаемой двумя тысячами сарбазов и примерно таким же количеством иррегулярной пехоты. К 27 апреля, несмотря на вылазки персов, он завершил возведение осадных укреплений, позволяющих полностью блокировать город. 

ПОД ЭРИВАНЬЮ

30 апреля из Тифлиса выехал Дибич, сам же Иван Федорович выступил в поход 12 мая в сопровождении блистательной свиты из пятисот всадников, принадлежавших к знатнейшим грузинским и армянским фамилиям. На следующий день в Шулаверах он устроил смотр частям Кавказского корпуса, после чего они начали выдвигаться к Эривани.

Паскевич изначально придавал предстоящей борьбе черты своего рода крестового похода, однако постарался, чтобы акцент этот был почти не заметен в Петербурге, а тем более в Европе, где он мог быть воспринят как свидетельство растущих геополитических амбиций России.

Зато для армян этот акцент был вполне очевиден, и они с энтузиазмом вступали в национальную конную дружину, которая также выступила к Эривани. В ее рядах насчитывалось более тысячи всадников, «пылавших, – как доносил Иван Федорович, – духом верности и преданности к России».
В качестве личного конвоя Паскевича сопровождал лейб-гвардии Сводный полк, причем именно во время этого марша от рук разбойников погиб один из батальонных цирюльников. 

За всю кампанию в Сводном полку больше потерь убитыми не было, что само по себе опровергает тезис о солдатах-декабристах, сосланных на Кавказ «умирать под пулями горцев».

Несчастный цирюльник, судя по всему, стал жертвой одного из персидских отрядов, пытавшихся применять тактику «выжженной земли», истребляя и угоняя местное население. Проводил эту тактику, вероятно, лучший персидский полководец того времени – Гассан-хан, прославившийся в 1808 году успешной защитой Эривани от войск Цицианова. О степени его известности свидетельствует тот факт, что после войны с Турцией шах подарил ему меч великого завоевателя Тамерлана, обладание которым, как считалось, могло принести его владельцу власть над всей Азией. В кампанию 1827 года Гассан-хан для стимулирования своих джигитов выплачивал им сумму, равную 50 российским рублям за каждую принесенную армянскую голову, и по 100 рублей за русскую.

Однако, несмотря на их действия, главные силы русских 8 июня прибыли в Эчмиадзин, где в присутствии архиепископа Нерсеса состоялся торжественный молебен, в ходе которого было объявлено о присоединении Восточной Армении к Российской империи. 

Днем раньше Гуссейн-хан предпринял попытку вырваться из Эривани, но потерпел неудачу. Гарнизон страдал от постоянных артиллерийских обстрелов и нехватки припасов, но не меньше страдали и русские, поскольку их лагерь находился в местности, способствовавшей распространению малярии.

15 июня, осмотрев расположение русских батарей, Паскевич пришел к выводу, что штурм неизбежно закончится неудачей. Ответственность за это лежала на Трузсоне, и тогда Иван Федорович призвал к себе рядового Пущина, предложив выступить ему в качестве эксперта. Пущин вспоминал: «Я объявил, что ничего не понимаю в этом плане и думаю, что со стороны начатой нами осады – мы крепости не возьмем. Но есть у меня свой план, изученный в два месяца стоянки под Эриванью, и отвечаю, что после восьмидневной осады крепость должна покориться, но только не в это время года, когда половина солдат, после ночи, проведенной на работах, отправляется в госпиталь, где скоро не будет места больным. Поэтому, по моему мнению, следует снять осаду и уходить куда-нибудь в горы искать прохлады и отдыхать до осени». 

Паскевич согласился с этим мнением, тем более что оно соответствовало его видению общей стратегической ситуации. В донесении императору он сообщал, что за пять дней из строя по причине болезней выбыло 400 военнослужащих, и далее излагал другие свои доводы: «Я видел, что без осады нельзя овладеть крепостью и что, не сделав бреши, нельзя отважиться на приступ; успех был не верен, ибо средств было мало, и мне нужны были артиллерийские снаряды для решительных действий на левом фланге, в Нахичеванском ханстве. Кроме того, план Трузсона насчет осады совершенно не согласен с мнениями других, и на военном совете, на котором присутствовали генералы Красовский, Бенкендорф и Унтилье, он должен был действительно сознаться, что всего выгоднее вести апроши не оттуда, откуда он начал, а с юго-восточной стороны крепости, от кургана Муханат-Тапа. Продолжая осаду, я потерял бы двадцать дней и был бы должен идти к Нахичевани в самое жаркое время. Итак, самая необходимость заставляла меня, сходно с прежними предположениями, идти на Нижний Аракc и прежде овладеть Нахичеванью, чтобы лишить эриванский гарнизон возможности получить с той стороны какую-нибудь помощь. Под Эриванью же для наблюдения как за этой крепостью, так и за Сардарь-Абадом останется особый отряд, который, с наступлением сильной жары, расположится в горах и приступит к осаде только осенью, когда прибудет осадная артиллерия».

Командиром отряда (общей численностью 3200 пехоты и 1200 конницы при 38 орудиях), которому следовало оставаться невдалеке от Эривани, стал Красовский. В данной ему инструкции Паскевич предписывал, когда жара достигнет пика, перейти в более удобные места к Судагенту и далее к Башабарану. При этом следовало наблюдать за Эриванью и Сардар-Аббадом, нанося противнику «возможный вред», а в случае если персы предпримут попытку захвата Эчмиадзина, вступить с ними в сражение. Непосредственно в Эчмиадзине оставался пехотный батальон и команда казаков при четырех орудиях. 

Сам Паскевич двинулся к Нахичевани, располагая всего 4800 пехотинцев, регулярной конницей примерно в 800 человек и 3 тысячами казаков и армяно-грузинских добровольцев. Его беспокоило отсутствие информации о действиях Аббаса-мирзы, а также то, что путь лежал через пустынную местность, покинутую бежавшими в Персию жителями.

Исключение представляли шадлинцы, принесшие повинную голову за своих соплеменников, бежавших из русских владений еще при Ермолове. Паскевич разрешил им вернуться обратно со словами «везде Россия, где властвует русское оружие». Другая делегация, присланная карапапахами, не внушили ему доверие: «Наружность их была более испытующая, нежели покорная».

В любом случае Иван Федорович воспользовался случаем, чтобы через шадлинцев и карапапахов и при посредничестве Карганова завязать отношения с другими горными азербайджанскими племенами, надеясь переманить их на свою сторону.