В Австралию меня тянуло со времен прочтения «Детей капитана Гранта». Добрых полвека мечта была абсурдной, как вечный двигатель. Но все течет, все меняется, и вот аэропорт Мельбурна, адская жара и… палисадники с местным деревом боттлбраш, названным так из-за сходства цветов с ершиками для мытья бутылок. Что-то приглянулось, что-то изумило, что-то оставило безразличным. Теперь в памяти вереница стоп-кадров, сливающихся в единый фотофильм о континенте, притягивающем, как магнит, или о магните размером с континент.

«ПРОНИКНОВЕНЬЕ НАШЕ ПО ПЛАНЕТЕ»…

В дальней стороне всегда оглядываешься по сторонам в поисках чего-то пусть не родного, но близкого. В Австралии наткнуться на бывших наших совсем не проблема. От бывшего благочинного Австралийско-Новозеландской епархии Русской православной церкви за границей Михаила Протопопова, которого доводилось интервьюировать во время его приезда в Россию, мне довелось услышать, что он числил в своих прихожанах более 200 тысяч обитателей этих двух стран. В основном это потомки иммигрантов первой волны, подавшихся к антиподам после Великого Октября, плюс те, кто попал сюда после 1945-го, их дети, внуки и правнуки…

В мельбурнском Музее иммиграции я встретил и другие цифры. В 2001 году в штате Виктория проживал 5861 новоявленный австралиец. Все они приехали из Российской Федерации за последние годы. 31 процент из них исповедует иудаизм, 28 процентов – православие. Остальные, стало быть, протестанты, католики и мусульмане. Не слишком состоятельные российские переселенцы поначалу селятся в районе Карнеги, вполне вставшие на ноги переезжают в Колфилд. Приверженцы иудаизма предпочитают еще улицу Балаклава (не удивляйтесь названию, оно появилось в Мельбурне полтораста лет назад после Крымской войны). На Балаклаве три синагоги, включая новомодную, где раввин женского пола, так что каждый найдет себе службы по вкусу… Те же, кто связан с первыми двумя волнами пришельцев, тянутся к району Донденон с его православной церковью.

Поскольку одним 2001 годом поток вновь прибывших не ограничивается, то не стоит удивляться, что русская речь звучит на кенгурином материке пусть не на каждом шагу, но весьма часто. Другое дело, что речь эта порой обретает весьма своеобразный колорит. Бывший одессит Владимир Манусов (одно время он содержал автозаправку в городке Балларат, а сейчас занимается разъездной торговлей) сказал мне, что даже собирался составить нечто вроде словарика русско-австралийского сленга. Увы, дела отвлекли.

Примеров же сколько угодно. Я и сам услышал на самом большом рынке Мельбурна «Виктория-маркет» приглашение «камеровать» без стеснения. Владелец стойки, торговавший украшениями с мерцающими австралийскими опалами, убедился, что покупать я не собираюсь, но не возражал против снимков на память, вот и предложил фотографировать вволю, образовав неологизм от слова «камера». Там же на рынке рядышком со мной прозвучало слово «забуковать». На отечественный русский это следует переводить как «забронировать», «заказать».

В русском магазине Карнеги почтенный господин с тростью и в стопроцентно одесской панамке просил продавщицу «посластить» докторскую колбасу. Не подумайте, что он решил посыпать ее сахаром, речь шла о нарезке ломтиками – от английского глагола «to slice».

О русском этом гастрономчике стоит рассказать подробней. Отголоски ностальгии в нем на каждой полке и в каждой этикетке. Кильки в томате из Калиниграда соседствуют с кальмарами в собственном соку… из Псковской области. Имелся также консервированный борщ с кремлевской звездой на этикетке, но сваренный в Литве. Плакатик на стене извещал о поступлении свежей воблы. Наличествовали петербургские шпроты, камчатская селедка, грибы из Ярославля и перловка, упакованная в Челябинске.

Продавщица вполне отечественной комплекции возмущенно говорила, что крупу только что привезли, а пакет сероватый не потому, что в дороге подпылился, а просто бумага такая. В забытой кем-то на подоконнике местной русской газете оказалось объявление о поступлении медикаментов из России, в том числе и детского мыла!

В этом магазине мне понятно стало, почему перед отлетом из Москвы меня попросили прихватить в Мельбурн рулончик марли, понадобившейся для приготовления домашнего творога, и десяток плиток гематогена!.. Эх, прав был Александр Сергеевич Пушкин в своем афоризме из «Евгения Онегина»: «Привычка свыше нам дана, замена счастию она».

Та же привычка заметна и в автомобильных номерах. Каждый волен выбрать любой буквенный индекс не более чем в шесть символов, но не встречавшийся ранее в том или ином штате. Понятно, что в наибольшем фаворе названия родных городов, а потому на одно и то же наименование набирается несколько претендентов. Поэтому экс-одесситы, скажем, варьируют английское написание имени их незабвенной «жемчужины у моря». Кроме классического «Odessa», на мельбурнских автомобилях я видел и версию «Odecca», и «Odesca». Звучат они, конечно, отнюдь не так, как в песнях Утесова, но душу все же греют.

СВЕРЧКИ ДЛЯ ДРАКОНОВ

После русского магазина я почувствовал себя в мельбурнском Карнеги почти как дома. Будто и не было девятичасового перелета от Москвы до Сеула и в придачу двенадцатичасового броска от Кореи до Мельбурна. Правда, вместо минтая или камбалы в рыбной лавке продавали филе акулы, в мясной торговали кенгурятиной, а туристические фирмы приглашали не в Анталью или Хургаду, а в круиз на бывшую Новую Каледонию, а ныне Вануату или на острова Фиджи.

Австралийская экзотика отражалась еще в полудюжине разнокалиберных собачьих будок у хозяйственного магазинчика (здесь все стремятся жить в собственных домах, так что четвероногие друзья в особом почете). В цене и в уважении у австралийцев и другие непривычные для нас твари, вызывающие при их содержании некоторые сложности.

Оказавшись в доме у бывшего кишиневца Владимира Богатырева (в Молдавии он конструировал оборудование для обработки табака, а в Мельбурне проектирует всевозможные печи вплоть до крематориев), я случайно увидел на стене листок с перечнем домашних дел, среди которых значилось «жуки и червяки». Поинтересовавшись, зачем это хозяевам собственного коттеджа, вокруг которого росли кусты киви, лимонное деревце, абрикосы и айва, столь неаппетитные твари, я удостоился приглашения поучаствовать в кормлении… «бородатых драконов», как именуются страшноватые, но безобидные ящеры сантиметров тридцати пяти в длину со свисающими с подбородков продолговатыми складками кожи.

Богатырев деловито подхватывал пинцетом каких-то черных жуков и бросал их в террариум, где флегматичные раскормленные дракончики эти приношения тут же проглатывали. Процесс поедания одними существами других меня никогда не занимал, поэтому, отдав должное увлечению хозяина, я, подержав «бородатого дракона» на плече, отошел вымыть руки от непривычных пресмыкающихся. В ванной под ногами запрыгало нечто черное, в коем я опознал обыкновенного сверчка и даже расчувствовался, вспомнив сверчковые перепевы, слышанные не раз в деревенских избах. Об этом я с удовольствием и рассказал Богатыреву.

Реакция на мой рассказ оказалась весьма впечатляющей. Ни слова в ответ не сказав, драконовладелец бросился в ванную, где перевернул все вверх дном, разыскивая успевшее удрать насекомое. Моя реплика о том, что сверчки – существа совершенно безвредные и, в отличие от тараканов, досаждать особо не будут, ничуть не убавила богатыревского поискового рвения.

– При чем тут тараканы? – воскликнул он взбудораженно, – Сверчки же корм, их самому не вырастить, покупать приходится, а этот сбежал. Ищи его теперь!

Пообещав в следующий раз избавить его от разорения и сверчка непременно поймать, я услышал лекцию о том, что драконов кому попало разводить не разрешается, для них нужно покупать специальную лицензию, которую надо подтверждать и оправдывать.

Любопытства ради я спросил, кого содержат дома австралийцы, поленившиеся оформлять разрешения на драконов, и услышал, что в таком случае можно смело держать у себя черных скорпионов, водяных черепах и даже питонов.

…Другой вариант экзотики я разглядел в окрестных палисадничках. Кроме акаций – а их в Австралии больше 200 видов, – кое-где виднелись очень даже родные березки. Так что чего только не посадишь в память о покинутой родине!

Посадить, однако же, не проблема, а вот избавиться от надоевшего дерева куда трудней. Притчей во языцех стала здесь одна бывшая советская дама, купившая по незнанию участок для особнячка вместе с растущей на нем пальмой. Поскольку задуманная стройка с этим творением природы никак не совмещалась, владелица земли собралась попросту срубить дерево. Увы, консультации с юристом показали, что в этом случае можно угодить в объятия защищающего флору закона и заплатить многотысячный штраф. Выкопать раскидистое украшение участка и перевезти куда-нибудь подальше опять же не удалось, поскольку эта процедура тоже немалых денег стоит. Пришлось выставить площадку на продажу вместе с пальмой, но купить никто не поспешил, так как с подобными приложениями к земле ушлые старожилы связываться не желают.

Впрочем, не все такие невезучие. Среди добившихся процветания владелец целой сети лабораторий, в которых проводят медицинские анализы чуть ли не всему штату Новый Южный Уэльс. Начинал он, как и почти все, с нуля, теперь же обитает в особняке с видом на Сиднейский оперный театр. Другой из бывших наших до совсем недавнего времени подкармливал мельбурнцев в сети своих, говоря по-нашему, кулинарий «Эдди-гриль», предлагавших много что из мясных приятностей навынос. Сейчас, правда, он этот бизнес продал и занялся новым, которым еще не прославился.

Во многих русских или русскоязычных домах частенько звучат песни Зиновия Комма – главного и, видимо, единственного мельбурнского барда. Для заработка он облицовывает плиткой стены, а для души… слагает песни и поет. Иной раз отправляется на бардовские русские фестивали (однажды летал даже в Барселону). Бывают небольшие гастроли – то в Сидней, то в столицу штата Кинсленд Брисбен, то… в Новую Зеландию. Название одного из его дисков «В горле ком», без сомнений, навеяно собственной фамилией. А песенкой Зорика, как называют его друзья, на мотив шевчуковской «Осени» открывался и завершался КВН команд Мельбурна и Сиднея. Представители двух городов дружно пели: «Вверх ногами прочно мы стоит на карте мира!», не оставляя сомнений, что если кто-нибудь из поющих и покачивается временами, то слабостью своей окружающим не досаждает.

Кавээнщиков двух знаменитых городов не раз зазывали земляки из новозеландского Веллингтона. Володя Манусов, о котором уже шла речь, рассказывая мне об этом, не без грусти вздохнул: «Скорее всего, не получится, поначалу у всех много энергии было для «общественно бесполезной деятельности», а теперь всем жить надо, а кому-то и выживать».

КОАЛА ЛАСКОВ, НО С КОГТЯМИ

Про австралийских коал написано столько, что человеческой жизни не хватит, чтобы все прочитать. Удержаться от собственного вклада в эту тему тоже не удается, ибо коала – зверек чрезвычайного и ни с чем не сравнимого обаяния, потому и отношение к нему особо трепетное. Несведущая в биологии публика считает его сумчатым родственником медведей, но сам он, видимо, так не полагает, ибо на вольере с коалами красовался плакат: «Я не мишка!» Лет еще восемьдесят с небольшим назад коал истребляли миллионами ради пушистого меха. Грустно представить, но прекращение подобной бойни лишь отчасти объяснимо смягчением нравов и благотворным влиянием защитников дикой биосферы: не смягчись климат, не сменись зимние стужи в Европе щадящей мягкостью погоды, и умерщвление могло бы продолжиться до полной победы человека над природой…

Теперь коалы всеобщие любимцы, обижать их запрещено. Беда, однако же, в том, что правил дорожного движения они не знают, а потому нередко попадают под колеса, несмотря на то что в Австралии для них придуман специальный предупреждающий водителей знак!

За две без малого тысячи километров от Мельбурна до курортного местечка Кулунгата мне попался один бездыханный коала и полдюжины кенгуру. Вообще-то, им валяться на трассах не положено, и специальные службы торопятся убрать почивших навеки животин, так что урон для природы за три дня, проведенных на дороге в оба конца, был, наверное, более скорбным.

Студенты Университета Южного Креста создали даже специальный добровольческий отряд, волонтеры которого принимают звонки о пострадавших зверях и помещают их в особую лечебницу. В придорожных туристических имформбюро (а их в Австралии видимо-невидимо) имеются адреса и телефоны «коальей скорой помощи». Информация не обходится без совета – самим к травмированному или потерявшемуся коале не торопиться, а подождать специалистов. На это свой резон. У плюшевого с виду мишки имеются едва ль не десятисантиметровые когти. Без них зверям не удержаться на ветвях и стволах эвкалиптов, где они проводят большую часть своего земного срока, кормясь одними только эвкалиптовыми же листьями.

В обыденной повседневности коала совершенно безобиден, но растревоженный уникум мировой фауны способен надолго отправить неосторожного гостя природы под присмотр врачей.

Бывший ленинградец, а ныне сотрудник австралийской лесной службы Михаил Лейкин рассказывал мне, как подобрал во время борьбы с пожаром в Новом Южном Уэльсе коальего детеныша, в одиночестве оторопевшего неподалеку от языков пламени. Тот поначалу отнесся к спасителю по-сыновнему и даже задремал у него на руках. Потом, однако же, почему-то встрепенулся, а может быть, просто решил познакомиться с Михаилом поближе и очень даже неласково чиркнул того всей когтистой пятерней по лицу, заставив долго ходить со шрамами.

Не забудем, что коалы лап не моют и когтей не чистят, так что подобные инциденты реально чреваты инфекциями, которые приятными быть не могут. На этот раз, к счастью, все обошлось малой кровью, а рубцы на коже в конце концов сгладились.

Но покинуть Австралию и не подержать коалу на руках – все равно что побывать в Москве и не увидеть храма Василия Блаженного. Эта туристическая причуда здесь тоже в почете. В Квинсленде я заехал в нечто вроде зоосада, отличающегося от наших хотя бы тем, что представляет он из себя огороженный клочок дикой природы, именующийся «Sanctuary», что по-русски звучит как «убежище» или даже «святилище». В нем утки садятся крокодилу прямо на нос, почти задевая лапами глаза чудовища, кенгуру выпрашивают подачки у туристов, а страусы эму (многие, должно быть, помнят известную полвека назад у нас книжку о злоключениях одного из них под натиском овцеводов, изгоняющих этих быстроходных птиц с пастбищ) норовят залезть клювами в дорожные сумки.

Прогуливаясь по этому «святилищу», не миновать мрачных пророческих статуй: дева с распущенными власами, вырастающая из морской раковины, соседствует с морским коньком, склепанным из автомобильных запчастей. Такое вот «воспоминание о будущем»…

Особая вольера отведена коалам. Образ жизни они ведут воистину, так сказать, «коалический», то бишь избавленный от всякой спешки. Похоже, вся их жизнь за оградой сводится к поеданию эвкалиптовых листьев.

При желании запечатлеться с коалой следует заплатить двадцать долларов за фото. Потом тебе кладут на руку белоснежную салфетку, снимают медвежонка с его насеста и несут в твои объятия. Вспышка блица, и очаровашку возвращают на привычные ему ветви, где миляга-зверь принимается по новой невозмутимо жевать эвкалиптовую листву.

…Но сумчатые мишки всеобщие любимцы, их в обиду не дают, и отношение к ним особое. Что же касается другого символа Австралии – кенгуру, то их многие воспринимают как зверей сорных, хотя и в этом спорном пункте сколько людей, столько и мнений. Небезразличных к «зеленому миру» одно время смущали, например, планы поставок кенгурятины в Россию. Отголоски недовольства таким пополнением мясного ассортимента наших магазинов докатилось и до Москвы, где устраивалась даже пресс-конференция по этому непривычному поводу.

Лично я индивидуальной жизненной позиции в этом вопросе не имею, да и не собираюсь вмешиваться в австралийские внутренние дела. Припоминается только, как в 60-е годы прошлого столетия в Казахстане, где прошла моя юность, стаи кочующих сайгаков тоже считались неистребимыми и неисчерпаемыми, как Мировой океан. Годы минули, и время показало, что и с сайгаками, и с океаном оценщики их богатств заметно промахнулись… Обратная же дорога к изобилию живности непроста, долга и не всегда возможна.

ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЕ В ПТИЦУ-ЛИРУ

В австралийских «убежищах», или «святилищах», спасают или почитают отнюдь не только флору и фауну. Близ Мельбурна есть еще по меньшей мере два подобных уголка, обязанных своим появлением неодолимой тяге двух творческих личностей к весьма благородному самовыражению.

За один из них Австралия должна благодарить фанатика защиты образа жизни аборигенов Зеленого континента Уильяма Рикетта, который, стремясь к прижизненному слиянию с природой, на склоне лет отождествлял себя… с птицей-лирой. На старых иллюстрациях к Жюлю Верну это уникальное даже для австралийской фауны создание изображалось с хвостом, в точности копировавшим эмблему в петлицах музыкантов наших военных оркестров и куда более древнего инструмента, на котором игрывал еще Орфей. На самом же деле хвост у нее хотя отчасти и фигурный, но куда более раскидистый, чем боковые дуги лиры музыкальной. Рикетт в одной из своих статуй и воплотил себя в виде этакого «птицекентавра», у которого ниже пояса не могучее тело с четырья копытами, а шлейф причудливых перьев.

Удивляться не приходится, ибо, проведя больше десяти лет среди аборигенских племен в австралийских пустынях, он очень даже близко к сердцу принял мифологию коренных обитателей Зеленого континента, согласно которой все живое порождено землей. Отсюда и постоянный мотив его скульптурных композиций, в которых целые грозди человеческих голов словно вырастают из его любимого материала – обожженной глины. Они впечатлили бы и в обычных музейных залах. Но автор смело разбросал их по клочку дикого леса в предместье Мельбурна, сделал свое искусство частью природы, а природу – покровительницей искусства.

«Мы все братья птиц и деревьев», – утверждал Рикетт. Никогда не слышавший есенинской поэзии, он почти дословно повторял слова рязанского гения, назвавшего зверей братьями нашими меньшими. По воззрениям Рикетта, люди отдают Богу все, что получают от Него. Каждый человек – преобразователь божественной силы, и когда эта сила и любовь находят воплощение в скульптуре или в музыке, то их творец находит счастье, поскольку искусство приближает к Богу.

Воспринимая жизнь как любовь, этот очарованный странник по диким пространствам встречал на своем пути слишком много примеров самого противоположного толка. Первый закон, взявший аборигенов под защиту крепнувшей в Австралии новой, хотя и европейской по сути цивилизации, был принят в штате Виктория лишь в начале XX века. Звери же и птицы оставались без охраны еще десятилетиями. Недаром в «святилище», созданном Рикеттом, не раз встречаешь мрачную статую антигероя его и нашего времени: человекоподобное чудовище в короне из ружейных патронов, под ногами которого множество перебитой живности, среди которой без труда разглядишь и кенгуру, и вомбата, и эму… Тот же монстр, коронованный свинцом, встречается и в другой композиции. На этот раз Рикетт представил себя распятым на кресте рядом со стариком-аборигеном. Два креста с двумя праведниками-страдальцами, а над ними то же самое торжествующее зло, которому нет и не предвидится конца…

Страдания и тонкий лиризм нередко склонны бродить под руку. Скульптурным антиутопиям Рикетта в другом предместье столицы штата Виктория противостоит сад скульптур, созданный Бруно Торфсом. Его мир светлей, радостней и фантастичней. Статуи Бруно нетрудно принять за живых людей и сказочных существ, разбредшихся по тропинкам его скромных владений: гномы, посмеивающиеся над чем-то своим под сенью древовидного папоротника, пианист, взметнувший руки над замшелой клавиатурой, да так и не удосужившийся взять задуманный аккорд, девушка, напоминающая Офелию в челноке, навеки причалившем к берегу ручья…

В день моего приезда сам Бруно оказался в мастерской и охотно вышел к гостям, продемонстрировав знание нескольких русских слов. Над своим парком он трудился больше двенадцати лет. Несколько раз собирался остановиться, страшась скульптурного перенаселения его владений, но приходили новые замыслы, и городок продолжил расти. Если Рикетт предпочитал странствовать по своему континенту, то продолжатель его идей объехал полмира. Перуанские мотивы сменяются фантазией на темы Дон Кихота, заклинатель змей – мальчиком на спине пантеры, напоминающим Маугли, а чуть подальше статуя девочки, оседлавшей сказочного единорога.

Я спросил скульптора, не приходило ли ему на ум описать свой сказочный сад в романе-фэнтези. Уж очень не походят они на случайную компанию статуй, скорее напоминают персонажей единого, хотя и не записанного на бумаге повествования.

Бруно улыбчив и осторожен в словах: «Может быть, потом, когда-нибудь, сейчас много работы, а потому прошу меня простить».

Снаружи по шоссе носятся на «хондах» и «харлеях» местные «дикие ангелы» в кожаных куртках. Сказка Бруно дремлет рядом с шумной явью. На рекламной листовке его парка заверения менеджера по туризму парков штата Виктория Билла Фокса: впечатления от статуй останутся в памяти и после того, как ты покинешь заповедник Торфса. Иначе говоря, почти по Хемингуэю – маленький «праздник, который всегда с тобой».

Но, увы, статуи тоже смертны. Бич Австралии в целом и штата Виктория в частности – лесные пожары. Эвкалипты, источающие флюиды эфирных масел, мгновенно вспыхивали, превращаясь в подобие огненных столпов. Испепеляющий все встречное вал прокатился и по саду Бруно. Восстановить утраченное стоило немалых денег и трудов, сейчас, однако же, все предстает перед гостями почти таким же, как было до пламенной бури.

СУБМАРИНА В СУХОПУТНЫХ ПРОСТОРАХ

Австралийцы – люди деловые, а потому и по-своему гостеприимны. Для них дело чести вынудить проезжего незнакомца на остановку в своем городке или ином местечке, поскольку пролетающие мимо на ураганных скоростях покупок не делают и товарообороту не способствуют. Насильно мил не будешь, колючей проволокой шоссе не перегородишь, и обитатели приавтострадных земель изощряются в изобретениях всевозможных приманок для путешественников.

Одни громоздят на обочине гигантского бетонного барана высотою с десяток автомашин, рекламируя его как самого большого барана всего человечества. Днем позднее на крыше торгового центра бросилась в глаза исполинская креветка длиною с кита средней величины. Попадался на пути и допотопный деревянный паром, когда-то перевозивший через озеро повозки и всадников. В другом городке навесили близ обочины многометровый топор. Некогда здесь обитали дровосеки, и в подтверждение этому вместе с орудием для рубки эвкалиптов помещен и ствол исполинского эвкалипта.

Я прошелся по нему, словно по буму, и насчитал почти восемьдесят шагов. Высота, вообще-то, не рекордная: неподалеку от Мельбурна сохранились трехсотлетние эвкалипты, которые дырявят небо на вдвое большей высоте над своим уровнем земли. Но сравнивать габариты деревьев лежащих и деревьев стоящих непросто. Лежащий ствол, может быть, и взметнул бы крону повыше своих собратьев, но лесорубы помешали…

Спрос на придорожную «наглядную агитацию» рождает предложение, и в штате Квинсленд мне повстречался умелец Уилл Понвейзер, готовый в любой момент продать или принять заказ на любую придорожную статую. В садике у него белеют арктические медведи, розовеют фламинго, а ветки высохшего дерева усеяны эльфами и еще какими-то летучими созданиями. Сам автор комплекцией был подстать косолапому, носил перстень в виде волчьей головы и, как выяснилось, снимался в телесериале, изображая белого поселенца, враждующего с аборигенами. Судя по мощному мотоциклу, красовавшемуся рядом с гипсовым медведем, подобное ремесло кормило его самого и вволю поило весьма прожорливую «ямаху».

Знакомство с Уиллом не обошлось без конфуза. Кряжистого рокера-скульптора накрыла тень облака, и я попросил его ради фотосъемки выйти на солнышко. Отошел он, однако, не тем боком, с которого смотрелся выигрышней, и я рискнул, предварительно извинившись, слегка развернуть его руками. Эффект был поразительным: бородач всплеснул руками и прокричал, обращаясь к моим спутникам: «Он подошел ко мне ближе чем на полметра!» Ну откуда мне было знать, что законы штата Виктория требуют соблюдать между людьми дистанцию в пятьдесят сантиметров, а прикасаться к собеседнику и подавно возбраняется даже полиции.

…До международных осложнений дело не дошло, но в остальные австралийские дни я старался держаться подальше от всех встречных.