Потешное войско — это для нас из школьно-университетских забав юного Петра, семёновцы и преображенцы, положившие начало русской гвардии. А ведь были еще одни «потешные», созданные другим Петром — мужем Екатерины Великой Петром III, так называемые голштинцы.

Один из расхожих штампов или, если угодно, мифов гласит, что голштинские войска были «выписаны Петру Федоровичу из Голштинии», что все они были немцы. Это не совсем так.

В 1750-е годы в Ораниенбаум морем из Киля через Кронштадт несколько раз на летние месяцы действительно прибывали голштинские отряды из состава тех полков, которые изначально формировались и квартировали на территории герцогства Гольштейн-Готторп. Осенью они тем же путем отправлялись обратно.

В своих записках Екатерина II рассказывает о том, как впервые увидела голштинский отряд Петра, который прибыл морем из Киля в Кронштадт, а затем в Ораниенбаум. Эта затея потребовала от Петра немалой смелости, так как его тетя — императрица Елизавета — испытывала жгучую неприязнь к стране, где в расцвете лет умерла ее сестра Анна. Дворец в Ораниенбауме охранялся Ингерманландским полком, который чередовался с Астраханским. Появление солдат, говоривших на немецком языке, вовсе не обрадовало российские войска. «Я узнала, что солдаты, глядя на голштинские войска, говорили: «Эти проклятые немцы все проданы прусскому королю; вот навезли в Россию изменников...» Придворные лакеи с гвардейскими солдатами Ингерманландскаго полка должны были носить кушанья новоприбывшему войску из дворцовой кухни в лагерь... Солдаты говорили: «Вот, мы стали лакеями этих проклятых немцев». Придворная прислуга: «Нас заставляют ухаживать за грубою сволочью». Узнавши и увидавши все это, я твердо решилась держаться как можно дальше от этой вредной ребяческой игры», — пишет Екатерина в своих дневниках. Врет императрица — сама маршировала и носила мундир голштинского капрала.

Кто же были эти голштинцы?

Одновременно с летними визитами из Киля в 1750-е годы началось формирование голштинских войск в Ораниенбауме и продолжалось с переменным успехом вплоть до конца недолгого царствования Петра III. Если обратиться к расписанию голштинской армии на 1762 год, можно подсчитать, что из восемнадцати полевых полков и батальонов более половины никогда не бывало в Голштинии, а формировалось на территории России и укомплектовывалось российскими подданными. Так, пехотный полк Нарышкина в 1756 году набрали исключительно из русских служителей Ораниенбаумского дворца, чинов придворной охоты и добровольцев из местных обывателей; в 1762 году вербовочные команды полка действовали в Смоленской губернии и на Украине. Кирасирский полк фон Лёвена в 1756 году был набран вербовкой в России, Эстляндии и Лифляндии; в 1762 году вербовочными пунктами полка назначены Москва и Ревель. Пехотный полк фон Дельвига сформирован в 1762 году в Петергофе и состоял почти сплошь из русских. Вербовочный дом голштинских гусар с 12 января по 27 марта 1762 года снимался на Большой Морской улице в Санкт-Петербурге. А на Большой Миллионной, в здании старого каменного Зимнего дворца, размещалась Голштинская мундирная камора, куда подрядчики сдавали сукно, амуницию, гренадерские шапки и прочие припасы.

Словом, голштинские войска территориально принадлежали в равной степени Голштинскому герцогству и Российской империи (это единство в полной мере отражено в символике знамен и полковых эмблемах).

Состав их был многонационален и включал представителей десятков народностей Европы, России и даже Азии, в том числе австрийцев и шведов, карелов и финнов, русских и украинцев, поляков и сербов, калмыков и персов, без проблем уживавшихся друг с другом. Для ответа на вопрос, что представляли собой голштинские войска Петра III, очень важно понимать: офицер голштинской артиллерии Иван Патрикеев, мушкетеры Кирилл Орлов, Иван Олексин, Петр Данилов, Никифор Воронин, гусары Чебарыков, Григорьев, Васягин, Кубарев, Панькин и многие другие не нонсенс или курьез, а абсолютно нормальное явление с того момента, когда в Ораниенбауме начали формироваться первые голштинские роты.

Наверное, самой известной воинской частью голштинского корпуса является Лейб-драгунский полк, названный так в 1746 году, когда великий князь стал его шефом. Восемнадцатый век вообще принято называть «галантным», а его военных — «воинами в кружевах». Внешняя атрибутика — пресловутые кружева, костюмы, пудреные парики — играла важную роль в сознании тогдашних военных.

В искусстве восемнадцатого века господствовал стиль барокко; на полях сражений — знаменитая линейная тактика. Их сочетание обусловило тот яркий, разнообразный, удивительно красивый калейдоскоп, который являли собой обмундирование и снаряжение регулярных европейских армий, в том числе русской. Стройные линии войск, блеск оружия, цветные «лоскутья» знамен в белых клубах порохового дыма — не только узнаваемые сюжеты батальной живописи, но и самая настоящая невыдуманная реальность.

Обмундирование полка хорошо известно по сохранившимся вещам из гардероба Петра III, а также по рисункам из собрания Государственного Эрмитажа, в свое время послужившим источниками для составителей «Исторического описания одежды и вооружения российских войск». Это белый кафтан с бирюзовой отделкой, бирюзовые же камзол и штаны (именно в таком мундире Петр III был похоронен).

Голштинская армия вообще являла собой довольно пестрое зрелище. Но были в этом барочно-затейливом разнообразии и общие для всех мотивы. Во-первых, это относится к двуединой геральдике. На полотнищах знамен и штандартов, на барабанах и гренадерских шапках присутствовали одновременно российский герб (двуглавый орел) и комплекс из семи гербов гольштейн-готторпского дома: герб Шлезвига (львы), герб Норвегии (лев с алебардой), герб Голштинии (крапивный лист и гвозди), герб Стормарна (лебедь с короной на шее), герб Дитмаршена (рыцарь на коне), герб Ольденбурга (горизонтальные полосы) и герб Дальменгорста (крест). В амуничном декоре часто встречались фигуры орла и льва: первый символизировал Россию, второй — Шлезвиг, оккупированный Данией, исконным врагом голштинских герцогов.

Генералы и бригадиры носили алые кафтаны с темно-синей отделкой, темно-синие камзолы и штаны с золотым шитьем. Именно такой мундир изображен на известном портрете великого князя Петра Федоровича кисти Рокотова.

Однако в 1761 году генеральская униформа изменилась. Теперь она состояла из белого кафтана с алой отделкой, алых камзола и штанов с золотым шитьем. В таком обмундировании голштинские генералы, ставшие больше похожими на австрийских, и встретили дворцовый переворот 1762 года, положивший конец существованию их маленькой армии.

Можно говорить о великолепной выучке великокняжеского отряда — около трети его офицеров и нижних чинов раньше служили в прусской армии и имели серьезный боевой опыт. После восшествия на престол император Петр III стал проводить совместные вахтпарады с участием как голштинцев, так и русских гвардейцев, что усилило скрытый до того антагонизм между гвардейцами Елизаветы и голштинскими «фрунтовиками».

После коронации Петра III его «голштинская гвардия» приобрела первенствующее значение в русской армии, была поставлена образцом для всех прочих войск. Из Германии прибыли два дяди Петра, голштинские принцы Георг и Петр, из коих первый был назначен фельдмаршалом русских войск. Офицеры-голштинцы получили высшие назначения в армии и пользовались всевозможными преимуществами и милостями, так же как и нижние чины. Последние вели непристойную жизнь, проводили дни и ночи в пьянстве и способствовали увеличению народного ропота и неудовольствия деятельностью государя.

В дни госпереворота, совершенного великой княгиней Екатериной Алексеевной 28 июня 1762 года, голштинцы не смогли защитить своего герцога и императора, хотя были к этому готовы. В Ораниенбауме было сосредоточено около 2700 солдат и офицеров Голштинского отряда, из которых 1200 человек имели боевое оружие.

Петр III мог бы легко справиться с толпой перепивших гвардейцев и сохранить власть. Сначала император был настроен весьма решительно, но потом истерика придворных и общая нервозная обстановка сделали свое дело. «Петр был сломлен физически и морально. Он махнул рукой и отдал последний свой приказ: всем офицерам и солдатам выплатить месячное жалованье вперед, сопротивления не оказывать, сдаться на милость супруге. Природная доброта еще раз сыграла с ним злую шутку — он не хотел, не мог требовать жертв от других, коль скоро не решился, не смог пожертвовать жизнью сам», — писал автор биографии государя Мыльников.

29 июня 1762 года в Ораниенбаум прибыл отряд под командованием генерал-поручика Суворова. В тот же день голштинцы сложили оружие. «Следуя последнему приказу своего государя, гарнизон сопротивления не оказал. Началось его разоружение — сперва офицеров, затем солдат. Но их высокий боевой дух, с одной стороны, и накал страстей гвардейцев, с другой, не могли не приводить к инцидентам. С проклятиями, в бешенстве отдавали свое оружие ораниенбаумцы. После этого их объявили военнопленными и временно затворили в стенах Петерштадта. Суворов, наблюдавший за этим, развлекался по-своему: сбивал шпагой у безоружных офицеров шапки, нарочито жаловался на недостаток уважения с их стороны. Не обошлось и без мародерства. Словом, картина была далека от благости: на войне, как на войне. Даже на такой, как эта».

В общем, умом и благородством папа нашего генералиссимуса, в отличие от сына, не блистал.

30 июня русских подданных отделили от «немцев» и в церкви Большого Ораниенбаумского дворца привели к присяге новой императрице. Желающие могли остаться на русской военной службе тем же чином, а беглые крестьяне, завербованные в голштинские войска, должны были быть возвращены помещикам. Голштинские части, стоявшие в Ревеле и Нарве, также были разоружены и раскассированы. Суворов управился к 22 июля. В донесении Сенату он писал, что природных голштинцев «велено из Кронштадта отпустить в Голстинию с генералом Шильдтом водою», лифляндцы и малороссы были высланы на родину, русские же и «прочие здешние» получили новые паспорта и приняты были по желанию на службу теми же чинами.

Летом 1762 года разоруженных голштинцев отправили на родину. Судьба их оказалась печальной — 1780 голштинцев, прибывших в Кронштадт из Ораниенбаума во главе с генералом Шильдтом, были посажены на пять ветхих транспортов и отправлены домой. В виду Ревеля эти суда попали в шторм и стали тонуть. Солдат и офицеров Голштинского корпуса, барахтавшихся в воде, никто не спасал. Комендант Ревеля, вместо оказания помощи несчастным людям, послал в Петербург гонца с запросом, что ему делать.

Самостоятельно доплыть до берега смогли единицы. В общей сложности спаслось не более 30–50 человек. Остальные утонули.

Суворов, извещая Сенат «о пришедшем к Ревельскому порту любском (из города Любек) торговом галлиоте, на котором привезено голстинскаго войска до ста пятидесяти человек, и что еще везется на судах в Ревель из Голстинии войска до пятисот человек, которыми командует генерал-лейтенант Кетенбург», прибавлял, что «ея императорское величество всевысочайше указать соизволила об оном прибывшем и впредь прибывающими в Ревель голстинской службы генералитетом, штаб-, обер- и унтер-офицерами и рядовыми учинять против вышеписаннаго-ж», т. е. отправить «в Голстинию водою».

Судьба голштинского отряда Петра III была предопределена историей: с восшествием на престол Екатерины II отряд был уничтожен.

Уже 29 июня 1762 года адмирал Талызин доносил из Кронштадта Сенату: «На купеческих кораблях прибыло голштинских офицеров, а именно: бригадир, полковник, маиор, капитан, штык-юнкер, аудитор, полковой квартирмейстер и полковой лекарь да рядовых 88 человек». Это были голштинцы, случайно перехваченные в Петергофе. Их тоже отправили на историческую родину.

Год спустя, в июне 1763 года, Екатерина II посетила Ораниенбаум, в котором оказалось еще пятнадцать «голстинцев» из раскассированного год назад отряда.

«Его сиятельству господину генерал-аншефу, ея императорскаго величества обер-гофмаршалу, действительному камергеру и разных орденов кавалеру графу Карлу Ефимовичу фон Сиверсу от генерал-маиopa и кавалера Ферстера Доношение.

Ея императорское величество всемилостивейшая государыня всевысочайше во время в ораниенбаумском доме присутствия в 25-й день минувшаго июня всемилостивейше указать мне соизволила о всех ныне находящихся в Ораниенбауме бывших в голштинской военной службе и оставшихся без определения в службу штаб- и обер-офицерах для всевысочайшаго разсмотрения поднесть ея императорскому величеству список чрез ваше сиятельство с показанием в том списке, кто при котором полку или в какой статской службе быть желает.

Во исполнение оного ея императорскаго величества всевысочайшаго имяннаго указу о вышеписанных штаб и обер-офицерах список с желаниями их учинен и для поднесения ея императорскому величеству на всевысочайшее разсмотрение вашему сиятельству в покорности моей и с чувствительною моею и всех тех штаб- и обер-офицеров преданностию в надежде вашего сиятельства из великодушия во исходатайстве высочайшей резолюции неоставления при сем подносится. Иван Ферстер».

«Список ныне находящимся в Ораниенбауме штаб- и обер-офицерам с показанием их объявления, кто при какой службе быть желает, а именно:

1) бригадир барон фон Дельвиг — пред сим состоял в военной службе бригадиром, и поручен был ему полк — всеподданнейше просит о определении к некоторой здесь в Санкт-Петербурге или в Лиф-Эстляндии стоящей дивизии и о высочайшей ея императорскаго величества милости, ибо он, во время бывшей в Петергофе в высоком правлении перемены будучи с полком, всего своего имения лишился;

2) полковник фон Берг всеподданнейше просит в находящийся у Ладожскаго канала баталион тем же чином;

3) подполковник Моисей Ланг всеподданнейше просит в состоящий в Лифляндии конный полк;

4) маиор Стефани подвергает себя на всевысочайшую ея императорскаго величества милость, прося по рангу его в статскую службу и высочайшаго ея императорскаго величества милосерднаго вспоможения;

5) маиор Николай фон Бейер, который по приключенному глазам несчастию к полевой службе неспособен, подвергая себя всевысочайшей ея императорскаго величества дрожайшей и матерней милости, желание имеет в статскую службу асессором;

6) гренадерской роты капитан Ферстер, будучи сначала кадетом, и с молодых своих лет дослуживался и произведен был по всем классам и при производствах никогда ни одним чином не обошел, но от градуса до градуса дослужился в капитаны, всеподданнейше просит в состоящие в Лифляндии конные полки и о неоставлении его, по заслуженном характере и по лишении при перемене всего своего имения, о милосердном вспоможении;

7) ротмистр Витих, который подвержен был таковой же судьбе яко и капитан Ферстер, всеподданнейше просит в состоящий в Лифляндии третий гренадерский полк с всевысочайшим ея императорскаго величества милостивым вспоможением;

8) капитан Карл Фридрих Бекельман, падя к стопам ея императорскаго величества всеподданнейше просит о определении его в состоящий в Лифляндии в дивизии генерал-аншефа и кавалера графа Румянцева пехотный полк, ибо он чрез восемь лет служил без жалованья на своем содержании, на что не мало имения своего употребил, чем и пришел в несостояние доставить себя потребным экипажем;

9) капитан Фридрих Ланг всеподданнейше просит о определении при Санкт-Петербургской полициймейстерской канцелярии тем же чином;

10) капитан Грин всеподданнейше просит и желает службу продолжать при арсенале ораниенбаумском, который содержать будет в порядочном состоянии, и поныне принял не малый труд в распоряжении арсеналов, чего ради оное его прошение предается в высочайшее ея императорскаго величества соизволение;

11) поручик Гофман, который, по старости лет и по бедности его, при полках служить в не состоянии, просит о определении к строениям во Ораниенбауме;

12) поручик Голценбер просит по бедности его и по многоимении детей о определении при полиции в Санкт-Петербурге;

13) поручик Ламбертус всеподданнейше просит в шлиссельбургский полк и о всевысочайшей ея императорскаго величества милости и о воспоможении на исправление потребным экипажем, ибо как отец его, так и он без таковой милости поправиться не в состоянии.

Вышеозначенные офицеры, находясь целый год ни у каких дел и не имея ниоткуда пропитания, содержали себя с великою нуждою и бедностию, напротиву же того прочие офицеры, возвратясь в Голштинию, награждены пенсиею.

Да сверх вышеписанных обретаются в Ораниенбауме, которые ныне жительство имеют у подполковницы Килевой: Маиор Антон Штанге, который находился в шлезвиг-голштинской службе при артиллерии шесть лет, просит всемилостивейшей ея императорскаго величества всевысочайшей милости и желание имеет определиться при Санкт-Петербургской главной артиллерии.

Поручик Фридрих Кох, который находился при таковой же голштинской пехотной военной службе девять лет, просит всеподданнейше ея императорскаго величества всемилостивейшаго пожалования в дивизию его сиятельства графа Румянцева во второй гренадерский полк, а в прочем подвергает он себя во всемилостивейшую ея императорскаго величества высочайшую милость. Иван Ферстер».

Все пятнадцать были приняты на русскую службу. Это последние голштинцы. Дальнейшая судьба их неизвестна и неинтересна. Остановлюсь лишь на фамилии бывшего командира полка, просившего такую же должность в русской армии, — фон Дельвиг. Этот род впоследствии дал России Антона Антоновича Дельвига — русского поэта и друга Пушкина. Юный воспитанник Царскосельского лицея — генеральский сын и барон Антоша Дельвиг по-немецки уже не знал ни слова.

Но имя злополучного голштинского командира фон Дельвига грустно прозвучало еще раз, спустя одиннадцать лет, в тяжелую пору пугачевщины, когда в рядах восставших появилось «голштинское знамя 1762 года». Это было якобы украденное из Ораниенбаума «голштинское знамя Дельвигова драгунского полка», по поводу которого был назначен розыск — «каким образом cиe знамя до Пугачева дошло».

Среди трофеев, захваченных отрядом полковника Михельсона при разгроме войска Пугачева 25 августа 1774 года у Солениковой Ватаги, в приволжской степи между Царицыным и Черным Яром, действительно оказалось и «голштинское знамя». Вероятно, известие об этом и правда вызвало в столице империи эффект разорвавшейся бомбы, поскольку письмо Екатерины II Волконскому — главнокомандующему в Москве и первоприсутствующему в тамошнем отделении Тайной экспедиции Сената датировано уже 15 сентября, то есть почти сразу по получении известий с юга: «Я послала в Ораниенбаумский арсенал осматривать, не оттуда ли оно было выкрадено; но там что было, все в целости находится; а тамошний генерал-майор Ферстер узнал, что сие знамя зятя его Дельвигова полка; и как Ферстер с Мерлиным были у разбора голштинских дел, то они утверждают, что ими в комиссариат отдано по приложенной записке знамен и штандарт... И если вы найдете канал, коим образом сие знамя до Пугачева дошло, то весьма хорошо будет».

То есть, по словам самой императрицы, это знамя вообще никому не сдавалось.

Где же оно было все это время и кто его хранил, а главное — зачем?

4 ноября 1774 года Пугачев был доставлен в Москву и в тот же день допрошен главой созданной для этого особой следственной комиссии, тем самым генерал-аншефом князем Волконским. В качестве одной из важнейших тем, судя по протоколу, «злодей спрашиван о знаме. Злодей говорил, что-де во многих крепостях браны были знамена, а какие они, он не знает, потому что брали и к нему приносили яицкие казаки, но из которой крепости имянно взято, он не знает, только того знамя, кроме казаков, из других мест [никто] не привозил».

Затем последовал одиннадцатидневный допрос Пугачева с целью выяснить всю историю его жизни и действий до самого ареста и одновременно состоявшиеся дополнительные четырнадцать допросов и очных ставок по отдельным темам. Один из допросов, 8 ноября, Волконский почти полностью посвятил интересующему нас предмету: «злодей Пугачов спрашиван о знаме (которое ему и показывано), где оное полонено. На что злодей сказал, что это знамя нигде не полонено, а найдены Перфильевым в двух сундучках два знамя, одно — с черным гербом, а другое — это, когда его злодейскою шайкою разбита была лехкая полевая каманда под Дубовкою».

Выходит, знамя досталось пугачевцам после разгрома отряда полковника Дундукова 16 августа 1774 года у реки Пролейки между Саратовом и Царицыным. Пехоту этого отряда составляла 1-я когорта (легкая полевая команда) секунд-майора Августа Томасовича фон Дица, погибшего в этом сражении.

Версия о передаче знамени Пугачеву староверами, вошедшая в современные учебники истории, выдвигалась советским писателем Шишковым в 1950-х годах и является ничем не подтвержденным художественным вымыслом.

Эта история нуждается в изучении. Зачем и кто в глухом углу империи возил при воинской части, видимо вместе с ее собственным знаменем, полотнище с вензелями преставившегося «от геморроидальной колики» в висок табакеркой более десяти лет назад императора? Откуда оно там взялось? Чем окончилось следствие?

Думается, найти ответы на эти вопросы вполне реально, введя в оборот новые архивные источники. Это если предположить, что Емельян Пугачев умышленно не вводил в заблуждение следственную комиссию. На этом рассказ о забытой и стараниями матушки Екатерины оболганной голштинской гвардии русского императора позвольте закончить.