18 января 1943 года, было прорвано блокадное кольцо. Невероятные испытания выпали на долю жителей Ленинграда, превратив их жизнь в ад. Являясь сотрудником лаборатории, изучающей механизмы старения, я, конечно же, не могла не задаться некоторыми вопросами. Например, живут ли блокадники дольше своих сверстников, не прошедших через такие лишения? Что помогало жителям блокадного города выжить и пережить нервные потрясения впоследствии? Как сказалась блокада на их дальнейшей жизни?

При разговоре с очевидцами тех страшных событий мне показалось, что они выглядели моложе своих лет. Во избежание субъективизма, пришлось мучить коллег этими вопросами. И ответы оказались весьма неоднозначными. Некоторые из них, биологи, утверждали, что сам блокада «сработала» как механизм естественного отбора. Мол, выжили сильнейшие. Врачи говорили, что от своих пациентов часто слышали: «Что вы хотите, доктор? Я же блокадник». А некоторые считают, что связи как таковой нет. То есть, если человек долгожитель — то он долгожитель, если нет — то нет.

В поисках ответов на свои вопросы мне пришлось переворошить огромное количество литературы — защиты диссертаций и докторских, исторические очерки, книги и брошюры… И почти в каждом труде автор сокрушается, как мало изучен этот вопрос и как много мы забываем о нашем историческом прошлом.

«Люди на себе почувствовали, что человеческая надстройка — это всего лишь тонкий слой, который легко ломается под влиянием экстремальных обстоятельств. А дальше — эгоизм, предательство, мародерство и прочие животные пороки, вплоть до убийства за кусок хлеба. Не случайно после войны наблюдается пик поздних суицидов раскаяния. Долгие годы жители блокадного города стыдились смотреть друг другу в глаза и иногда вынужденно меняли место жительства, избегая свидетелей их прошлого неблаговидного поведения», — пишет Владимир Кабаков в своем блоге о книге Сергея Нечаева «Откровение», в которой автор — участник тех страшных дней — анализирует причины стойкости блокадников.

Особая тяжесть блокады определялась воздействием трех экстремальных факторов:

* постоянный психологический прессинг 900-дневной осады города с воздушными тревогами, бомбовыми ударами и артиллерийскими обстрелами, потерей родных и близких людей, ежедневной угрозой смерти;

* почти полный голод в течение четырех месяцев с последующим почти 2-летним частичным голоданием и 3-летним ограничением питания;

* лютый холод первой блокадной зимы.

Любой из экстремальных факторов мог оказаться смертельным. Зимой 1941–1942 годов эти факторы действовали в роковом триединстве. Как выжили жители героического города во время таких испытаний? И что им помогло?

Из литературных и архивных документов можно вычитать, как горожане с началом блокады объединяли усилия, подбадривая друг друга. Психологи работали с населением, музыканты и актеры устраивали концерты, чтобы поднять общий боевой дух. Ученые с большим усилием трудились для победы. Школьники и студенты ходили на занятия, аспиранты защищали диссертации.

«Никогда раньше так своевременно не собирался Ученый совет и весь коллектив Ленинградского отделения института истории обсуждать точно в срок представленную работу. Никогда раньше так оживленно и тщательно не обсуждались работы научных сотрудников, как в осажденном Ленинграде. С 1941 по 1944 год включительно Высшая аттестационная комиссия Всесоюзного комитета по делам высшей школы утвердила в степени доктора наук (по всем специальностям) около двух тысяч человек. За этот же период кандидатские диссертации защитили девять тысяч человек. Вот как проходили защиты диссертаций на историческом факультете. Ученый совет заседал ввиду очередного налета в подвальном помещении факультетского здания, где единственным источником света была древняя лучина, вновь получившая права гражданства. Члены совета, диссертант и его оппоненты сгрудились вокруг железной печурки, так как на расстоянии двух-трех шагов от нее температура была на несколько градусов ниже нуля. Пар клубами выходил из уст оратора, выступавшего в полушубке и валенках. Баллотировочным ящиком служила шапка одного из участников заседания. Все это, однако, не мешало прениям развернуться по всей форме и не внесло в установленную процедуру присуждения ученой степени ни малейшего изменения», — пишут Г.Д. Бурдей и Л.И. Бродкин в статье «Защита диссертаций по гражданской истории 1941–1945 гг.».

В книге Лидии Яковлевны Гинзбург «Записки блокадного человека» очень подробно описаны быт и мысли человека тех дней: «С начала блокады люди жадно читали «Войну и мир» Толстого, чтобы проверить себя. Толстой понимал необратимость пограничных состояний. Он знал, что небо Аустерлица распахивается на мгновение; что Пьер в промежутке между дулом французского ружья и царским казематом будет опять либеральным барином. Есть ситуации — экзистенциалисты называют их пограничными, — когда, казалось бы, все должно измениться. На самом деле вечные двигатели продолжают свою работу (это открыл Толстой). Только скрытое становится явным, приблизительное буквальным, все становится сгущенным, проявленным. Таким стал разговор блокадного человека — в очередях, в бомбоубежищах, в столовых, в редакциях… Как никогда была велика значимость разговора. Он стал для людей разрядкой, объективацией вожделений, ценностей, идеалов, способностей и возможностей, познавательных, эстетических, волевых… Самоуважение являлось нетленной психеей разговора. Людям, условно поделившимся на два лагеря, необходимо было чувства гордости. У одних еда была рассчитана на весь день, другие съедали все сразу. Первые гордились выдержкой и презирали вторых за распущенность, вторые — гордились удовольствием и с дерзанием относились к первым, как бурш относится к филистеру. Фантазировали о еде тоже по-разному: одни предавались сюрреалистическому переживанию жареного гуся и слоеных пирожков, другие мечтали о том, чтобы есть много, очень много того, что они ели сейчас.

В общем, одни умели добывать, распределять, приготовлять пищу и гордились этим как признаком силы. Другие всего этого не умели и гордились этим как признаком высшей душевной организации. С возобновлением рынка одни гордились тем, что особенно дешево покупают ботву или крапиву, другие — тем, что тратят на это много денег.

Человеческих дел без психологии не бывает. Психологическим сопровождением нормированной еды была жестокость, непререкаемость границ. Поэтому она возбуждала печаль. Настоящий голод, как известно, не похож на желание есть. У него свои маски. Он оборачивался тоской, равнодушием, сумасшедшей торопливостью, жестокостью. Он был скорее похож на хроническую болезнь. И, как при всякой болезни, психика была здесь очень важна. Обреченными были не самые почерневшие, исхудавшие и распухшие, но те, у кого было не свое выражение, дико сосредоточенный взгляд, кто начинал дрожать над тарелкой супа.

Блокадный голод был голод, неплохо организованный. Люди знали, что от кого-то невидимого они получат тот минимум, при котором одни жили, другие умирали — это решал организм».

Точно так же работы на мышах (прошу прощения за сравнение) показывают, что перевод животных на ограниченную по калорийности диету (до 40% и более) сопровождается гибелью части подопытных животных (до 30%) на первых этапах адаптации, что, по сути, способствует жесткому отбору потенциальных долгожителей. У отобранных таким образом особей голодание замедляет процессы развития и возникновения ассоциированных с возрастом патологических процессов, увеличивает продолжительность их жизни. То есть ограничение калорийности питания практически всех биологических объектов сопровождается увеличением продолжительности жизни. Ключевым биологическим параметром при этом является низкий уровень инсулина. Но когда речь идет о дистрофии, изменения в организме становятся опасными для жизни. Патогенетическими механизмами алиментарной дистрофии являются энергетический кризис, дефицит трофического и пластического обеспечения, приводящий к атрофии клеток, тканей и органов и угнетению физиологических функций. По наблюдениям клиницистов, именно расстройствам центрального, в частности диэнцефального аппарата (гипоталамическая область промежуточного мозга) принадлежит важная роль в патогенезе при алиментарной дистрофии. Нарушение функции гипоталамуса обуславливает развитие нейродистрофического процесса, важнейшее выражение которого — истощение организма. Клиницисты обращали внимание на то, что «нарушение нормального функционирования нервно-психической системы в результате длительного воздействия воздушной и артиллерийской бомбардировки быстро оказывает разрушительное воздействие на организм». Полагают, что нейрорегуляторные расстройства были настолько существенны, что могли приводить к летальному исходу раньше критического истощения организма. Врачи отмечали, что дефицит энергетических и пластических ресурсов организма при голодании обусловил значительную атрофию тканей и органов, за исключением мозга и почек.

Одним из механизмов атрофии могло быть обезвоживание клеток и тканей. Как известно, вода составляет значительную часть массы тела. В организме человека с массой тела 70 килограммов содержится 42 килограмма воды (600 миллилитров на 1 килограмм массы тела). Тяжелая гиповолемия (уменьшение объема циркулирующей крови), приводящая к острому снижению массы тела — на 15–13%, — является фатальной, и дистрофированный организм теряет до 30–40% массы тела.

Ведущим биохимическим механизмом в патогенезе алиментарной дистрофии была белковая недостаточность. Снижение уровня белка в крови и тканях является одним из постоянных признаков данного состояния. Причиной смерти больных жителей города в период первой блокадной зимы могло быть и переохлаждение организма. Исход алиментарной дистрофии зависел от целого ряда условий: функционального состояния больного к моменту голода, особенностей его характера и волевых качеств, состояния психики и поведения больного, окружающей его обстановки, своевременности оказания медицинской и бытовой помощи.

«После войны меня, как патофизиолога, — вспоминает Светлана Васильевна Магаева, — заинтересовали механизмы выживания человека в экстремальных, очень сложных условиях. Мне захотелось выяснить, почему мы выжили. Я знаю абсолютно точно, что те, у кого была цель выжить — выжили. Было много случаев, когда крепкие физически люди падали духом или впадали в депрессию и умирали. Я помню Таню из нашего детского дома — это был ребенок с самой тяжелой формой дистрофии. Она выжила только потому, что очень хотела увидеть свою сестренку-грудничка, эвакуированную из Ленинграда на «большую землю» до начала войны. И таких случаев очень много. Моя мама внушила мне перед войной, что мы непременно выживем! У нее была удивительная воля к жизни. Она научила меня не паниковать. Как-то она развернула на столе большую карту города и показала, сколько в Ленинграде домов — город был действительно большим. Так вот, мама убедила меня в том, что маловероятно, что бомба попадет именно в наш дом. Скорее всего, она попадет в Неву или в парк, где нет людей. Я в это тогда поверила. А еще я никогда не забуду нашу учительницу в детском доме — Ольгу Николаевну, которая ежедневно заставляла нас делать зарядку. Она заключалась в том, чтобы каждое утро повторять: «Январь пережили, февраль переживем, а в марте запоем!» Запоем, то есть будем спасены. Во время бомбежек в детском доме я и мои приятели верили в то, что нас кто-то хранит. Почему-то мы все складывали молитвенно ручки, хотя нас никто никогда этому не учил, и читали нашу детскую молитву: «Снаряды, снаряды, вам падать не надо, на наш Ленинград, на наших ребят». Эта мольба была стихийной молитвой детей, не получивших никакого религиозного воспитания. Многие из нас никогда не слышали о Боге и не знали, как обращаться к Нему. Бомбы страшно выли, снаряды оглушительно свистели, и мы твердили нашу мольбу до сигнала отбоя воздушной тревоги. Во время блокады люди гибли не только от голода и холода, но еще и от сильного страха. Реальный случай: две украинские девочки, дочки какого-то крупного военного — хорошо одетые и совсем не истощенные, на моих глазах погибли от ужаса. Так на них подействовала бомбежка. От страха у них остановилось сердце. Это была психосоматическая смерть — произошел паралич центров регуляции дыхания, который находится в мозге. Еще академик Павлов исследовал этот феномен на мышах. Очень важно было в блокадное время не растеряться — можно было моментально погибнуть».

Лидия Яковлевна Гинзбург вспоминает: «Какими усилиями проталкивал себя человек от одного мучительного действия к другому? Нет, не требовалось особых психологических усилий. Каждое страдание — судки на морозе, ведра на лестнице — было избавлением от худшего страдания, заменителем зла. Утопающему, который еще барахтается, — не лень барахтаться, не неприятно барахтаться…»

Дистрофия оставила человеку защитное равнодушие. По рассказам свидетелей, обычные человеческие ощущения были причудливо извращены. Кипяток пили, не обжигаясь, жадно поглощая недостающее тепло. Алкоголь не вызывал опьянения: организм моментально сжигал его, восполняя дефицит энергии.

Психологи-блокадники, анализируя себя ретроспективно, отмечают сумеречное состояние, появление грезоподобных картин, галлюцинаций, раздвоение личности на фоне измененного сознания, видение второго, невиданного доселе смысла восприятия окружающего, равнодушие ко всему…

Именно равнодушие является одной из защитных реакций организма на психотравмы. И равнодушие есть симптом психических отклонений, справедливо могут заметить психиатры. Нервные срывы, нечеловеческое поведение, злость — это были законные спутники голода. Кто-то сходил с ума — кто-то выживал. А тем, кто выжил, как удалось ПЕРЕЖИТЬ пережитое?

«Рассеивается туман дистрофии, — вспоминает Лидия Яковлевна, — и, отчужденный от самого себя человек лицом к лицу встречает предметы своего стыда и раскаяния. Для переживших блокаду раскаяние было также неизбежно, как дистрофические изменения организма. Притом тяжелая его разновидность — непонимающее раскаяние».

И тут опять вступает в свои права еще один защитный механизм — способность забывать. То, что открывается человеку в пограничных состояниях, закрывается опять. Иначе люди были бы давно непригодны для жизни. Сытый не разумеет голодного, в том числе самого себя. Блокадные люди все прочнее забывали свои ощущения, но вспоминали факты. «Психологический хвост иногда тянется сквозь годы, — анализирует Владимир Кабаков, — захватывая следующие поколения. Еще сушат впрок хлеб в коммунальных квартирах старые блокадницы, холодные зимы страшат старожилов…»

Многие кандидатские и докторские защиты были посвящены изучению влияния блокады на состояния человека. С позиции современной науки неоднократно проводился анализ клинических проблем ленинградской блокады. Патология блокадников рассматривается как полиморбидное экстремальное состояние (совокупность нескольких факторов, влияющих на развитие заболевания), обусловленное длительным психоэмоциональным напряжением, почти полным голодом и переохлаждением организма и расценивается врачами как потрясение основ жизнедеятельности организма. У подавляющего большинства обнаруживается комплекс симптомов, обозначаемый термином «блокадный синдром», в который входят нарушения опорно-двигательного аппарата в сочетании с заболеваниями сердечно-сосудистой системы, желудочно-кишечного тракта и других систем организма. Блокадный синдром обнаруживается у 96% лиц, переживших блокаду. Прежние блокадники являются особой медико-социальной группой населения, на физическом и психическом здоровье которых отразилось тяжелейшее влияние блокады. При этом большинство из них испытывают ее пагубное влияние на протяжении всей последующей жизни. В своей статье «Болезни ленинградских блокадников и их последствия» Владимир Борисович Симоненко и Светлана Васильевна Магаева говорят о том, что блокадная патология обусловила формирование предрасположенности к самым различным формам заболеваний, которые непосредственно не связаны с блокадой. Проведенные в 1998–2000 годах опросы 2000 человек, переживших блокаду в возрасте 15–19 лет, установили, что 15,5% из них не имеют детей. Полагают, что бездетность в подавляющем большинстве случаев является последствием блокады. Блокадный шлейф тянется и по сей день. Врачи считают, что ослабленное здоровье современных коренных петербуржцев есть результат популяционной генетической памяти. Хорошинина Лидия Павловна в своих исследованиях показала, что блокадники живут на 1,3 и 1,8 лет меньше своих сверстников, не переносивших такого испытания. Также имеются данные о том, что средняя продолжительность жизни блокадников, эмигрировавших из России и других стран, на 6–7 лет короче, чем у эмигрантов-неблокадников.

Как справедливо замечает Владимир Кабаков, блокадники и по сию пору отличаются от остальных жителей Ленинграда-Петербурга. И не только внутренней стойкостью и неравнодушным восприятием действительности.

«Побывайте на встречах блокадников, — пишет Сергей Нечаев. — Обратите внимание на их лица, пронзительный взгляд блокадных старух (стариков почти не осталось). Несколько похожий выразительный блеск в глазах можно заметить у окопных военных, знакомых с рукопашной схваткой, бывших заключенных, воспитанников детских домов».

Лично меня особенно поразили архивные данные о состоянии зоопарка во время блокады. «Война нанесла зоопарку огромный ущерб. В период блокады в Ленинграде в результате бомбежек и обстрелов основные здания и сооружения были разрушены, погибло большинство животных. Однако оставшиеся в зоопарке рабочие героическими усилиями пытались сохранить уцелевших животных. Известно, что, несмотря на собственные болезни, рабочие носили воду из Невы для бегемота и тюленей, с риском для жизни в прифронтовой полосе добывали убитых лошадей для кормления хищников, прямо на территории зоопарка выращивали овощи, необходимые для кормления обезьян и травоядных животных. Следствием трудового подвига работников зоопарка стало то, что еще весной 1942 года Ленинградский зоопарк был вновь открыт для посетителей, которым демонстрировались бегемот по кличке Красавица, несколько медведей, лисицы, олени, антилопы и небольшое количество птиц. Несмотря на трагическую ситуацию города, многие ленинградцы нашли в себе силы и желание для посещения зоопарка, что было важным свидетельством жизнелюбия и оптимизма горожан», — пишет А.В. Кулев в статье «Ленинградский зоопарк в период ВОВ».

Нам, современным жителям благоустроенного города, конечно, многого не понять. Мы, к счастью, не знаем, что такое хромать на обе ноги, когда ни одна нога не выдерживает тяжести тела. Нам не знаком дикий крик отчаяния из-за подгоревших котлет. А фразы: «Я зверски хочу есть» и «Я адски голоден» нам даются легко и непринужденно.

Несомненно, мы должны быть благодарны людям, совершившим этот подвиг человечности и мужества. И, встретившись с очевидцами тех событий, относитесь к их воспоминаниям бережно и аккуратно. Не так-то просто доставать из памяти обрывки пережитого ада, насилуя свою психику.

В настоящее время единственным официальным документом, претендующим на определение количества жертв блокады, являются «Сведения Комиссии Ленинградского Горисполкома по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников о числе погибшего в Ленинграде населения». Документ датирован 25 мая 1945 года и подготовлен для Нюрнбергского процесса. Согласно этому документу, за время блокады погибли 649 000 человек; 632 253 человека умерли от голода, 16 747 человек были убиты бомбами и снарядами. Согласно титулу документа, он определяет численность тех и только тех блокадников, которые погибли непосредственно в черте города. По неофициальным данным, численность погибших близка к миллиону человек. Для меня же феномен блокады заключается в том, что какие-либо льготы для этой категории граждан появились только в 90-е годы…