Если говорить о военно-морском флоте с точки зрения его связи с национальной культурой и искусством, то в первую очередь на память приходит лихой матросский перепляс из балета Глиэра «Красный мак» — танец, более известный как «Яблочко». Чаще всего данным художественным явлением связь флота с отечественной культурой исчерпывается. Но так ли это?

В последнее время много вспоминали выдающегося русского художника-баталиста Василия Верещагина — по различным памятным поводам и, в частности, по случаю 170-й годовщины со дня его рождения. В связи с этим не раз упоминалось, что Верещагин — выпускник петербургского Морского корпуса. Но он был не первым живописцем такого масштаба дарования, кто получил военно-морское образование и воспитание. Выпускник Морского корпуса маринист и пейзажист Алексей Петрович Боголюбов, внук Радищева, на ниве высокой живописи прославился раньше. Причем, прежде чем занять должность художника Главного Морского штаба, Боголюбов около двадцати лет прослужил на кораблях. Человек организованный и ответственный, он беспрестанно трудился над своими полотнами. В результате большое число работ кисти Боголюбова сегодня представлено в музеях и галереях как нашей страны, так и за рубежом. Многие из них хорошо известны.

Когда Верещагина спрашивали, что хранит его память от молодых лет, проведенных в Морском училище, Василий Васильевич коротко отвечал: «Математика и шагистика». Но только ли негативное содержание, как это преподносилось в течение десятилетий, вкладывал живописец в данные два слова? Тяготился ли он этим во время пребывания в Морском корпусе?

Вряд ли, поскольку учился Верещагин хорошо, а что касается строевой подготовки, то на выпускном курсе он исполнял обязанности гардемаринского фельдфебеля, что многое значит, поскольку таковыми назначались единицы. И потом, математика — истинная «кровь» моряка, основа большинства флотских наук, и потому, при всей досаждающей сложности этой дисциплины, без нее — никуда. Что же касается выправки, то таковая никогда еще не вредила военному человеку, равно как любому мужчине к лицу расправленные плечи, гордо поставленная голова и стройная осанка.

Но надо признать: военно-морской флот — организация довольно консервативная. Так, с давних времен и до сих пор на флоте — должно быть, в единственной институции страны — используется дореформенный кириллический алфавит. Такое обстоятельство вызвано, конечно, соображениями практическими, но с точки зрения общеэстетической это видится очень важным как сохранение элемента прежней русской культуры. И, быть может, не совсем случайно в данном отношении всемирно прославился выпускник Морского корпуса Владимир Иванович Даль — писатель, ученый-этнограф и диалектолог, посвятивший жизнь составлению знаменитого «Толкового словаря живого великорусского языка». Только лишь первое прикосновение к любому из четырех томов этого фундаментального труда вызывает оторопь и изумление. Как мог один человек, в середине XIX столетия, когда не существовало ни средств связи, ни авиации, ни даже толком железных дорог, когда фотография делала первые шаги, а до появления телефона оставалось еще добрых полвека, создать такое?!.. И тем не менее великий труд состоялся и поныне активно используется специалистами и любителями.

Но Даль не был пионером в области изучения родной речи. Приверженцем русской словесности, славянских корней отечественной культуры был выдающийся адмирал Александр Семенович Шишков. Родившийся в середине XVIII столетия, он с молодых лет был одержим двумя страстями: службой на военном флоте и любовью к родному слову. В течение двух десятков лет Шишков исправно служил корабельным офицером. Он тонул при крушениях, и его бесчувственное тело прохладная балтийская волна выносила на пустынный берег острова Борнхольм. Он участвовал в сражениях (Гогландском, Стирсудденском), командовал кораблями… И только во второй, адмиральской половине жизни, когда бремя лет и тяжесть эполет уже не позволяли с былой легкостью взбегать на шканцы, Шишков, сойдя на берег, стал известен как писатель, филолог, переводчик и ревнитель словесности. Он основал в Петербурге литературный кружок «Беседа любителей русского слова», в котором не только участвовали многие известные отечественные литераторы, в их числе Державин, но и сами заседания которого нередко проходили в державинском особняке на Фонтанке. Позднее адмирал Шишков занимал пост министра народного просвещения и вплоть до смерти являлся президентом Российской академии.

Не меньший вклад в отечественную культуру внес другой член Академии — адмирал Николай Семенович Мордвинов, предок знаменитого премьера Столыпина. Этот моряк страстно любил искусство, прежде всего, изобразительное, составив замечательную коллекцию итальянской живописи XIV–XV веков. Увлечению графа Мордвинова способствовало то, что в течение ряда лет он командовал кораблями на русской средиземноморской эскадре. В ту пору корабли под Андреевским флагом базировались не как ныне — в слаборазвитых дружественных странах с диктаторскими режимами, а в Греции или в той же Италии. Женившись на дочери британского консула в Ливорно, Мордвинов собирал приобретаемые шедевры в доме тестя, а затем военными кораблями переправлял их в Петербург. Так стараниями русского моряка пополнялось не только его личное собрание, но и картинные галереи Аничкова, Зимнего и других императорских дворцов. В 1802 году граф Мордвинов стал первым в отечественной истории морским министром, причем никому не приходило в голову заподозрить в нем агента Уайтхолла — при таких-то родственных связях! Из большой семьи адмирала сын Александр стал известным по своему времени пейзажистом, чьи полотна вплоть до революции украшали залы Эрмитажа. Такие в нашей стране были адмиралы.

Но от превосходительств обратимся к нижним чинам, точнее, к нижайшим. В начале ХХ века в Школе юнг начальную матросскую науку осваивал мальчик, которого звали Гриша Пиньковский. Морская школа, где юнга начинал службу, относилась к Гвардейскому Флотскому экипажу, и каждую летнюю кампанию для прохождения корабельной практики воспитанники распределялись по судам действующего флота. Пиньковский приписывался к команде императорской яхты «Штандарт», с царской семьей на борту совершавшей плавание в финских шхерах. По прошествии недолгого времени дружба особого рода связала юнгу Пиньковского и наследника престола Алексея. Всякий раз, когда маленький цесаревич почему-либо капризничал, звали Гриньку. Когда у Алексея не было аппетита, вновь посылали за Пиньковским и ставили перед ним чуть ли не ушат каши. Гринька от души прикладывался, и цесаревич, глядя, сколь ловко управляется приятель, тоже выказывал интерес к трапезе. Не столько в силу возраста, сколько от природы Гриша был маленьким и, что называется, ладно скроенным. А потому император Николай Второй, мужчина физически крепкий, иной раз, прогуливаясь по палубе «Штандарта», в охотку брал Гриньку и, словно гантелей, отжимался им — несколько раз одной рукой, затем другой… В революционное лихолетье, когда какая-либо причастность к царской семье могла стоить жизни, сменивший от греха подальше фамилию и имя Пиньковский — а теперь Георгий Светлани (фамилия в честь дочери Светланы) — стал популярным артистом провинциальных театров, а впоследствии и кино. Светлани прожил долгую жизнь и снимался вплоть до середины 1980-х годов. Мы знаем его, этого юнгу Гриньку, некогда царского любимца, ставшего известнейшим советским мастером киноэпизода: он снимался в полутора сотне фильмов! Всем памятен образ сподвижника-управдома Мордюковой в «Бриллиантовой руке». Одной из последних работ Светлани была роль старого ювелира в телевизионном триллере «ТАСС уполномочен заявить».

Этот шпионский детектив вообще во многом обязан выходцам из военно-морских рядов — хотя и специфически. В конце 1950-х годов с золотой медалью окончил Нахимовское училище некий Александр Огородник. Показав во время обучения в Нахимовском — Питонии, как называют училище сами воспитанники — блестящие способности, Огородник получил распределение в Высшее военно-морское училище им. Фрунзе (так в то время именовался Морской корпус). Но в скором времени Огородник обзавелся удачным знакомством и стал женихом дочери секретаря ЦК КПСС. Для будущего зятя члена партийного ареопага карьера морского офицера уже не представлялась привлекательной. Огородник Морской корпус с легкостью оставил, переведясь в институт международных отношений, по окончании которого убыл на дипломатическую работу в одну из латиноамериканских стран. А дальше по сценарию: вербовка американскими спецслужбами, присвоение псевдонима «Трианон» и, как результат, самоубийство при аресте… Бесславный конец, навсегда смешавший имя с позором предательства. Фамилия изменника была удалена с мраморной Доски почета Нахимовского училища. Но именно судьба Огородника была использована при создании кинофильма — того самого, где в последний раз снимался Георгий Светлани.

И примерно в то же самое время, когда предыдущий «герой» с отличием закончил ленинградское Нахимовское училище, в него, приехав из Москвы, поступил сын одного из офицеров Главного Военно-морского штаба. Столичного мальчика звали Юра Богатырев. Тяготы и невзгоды, неизменно сопровождающие начальный период военной карьеры, обрушились на плечи десятилетнего нахимовца. Для кого как, но для Юрия они оказались неодолимыми, и стены училища Богатыреву вскоре пришлось покинуть. Впоследствии из него вырос большой советский артист. Но и после ранней смерти Богатырева его мать высказывала сожаление, что сын вынужден был сойти с флотской стези. Останься он в училище — и, возможно, судьба Юрия была бы более счастливой. Может, он продолжал бы жить? Бог весть.

И все же не случайно столь популярными стали слова вождя насчет того, что «из всех искусств…» — и далее по тексту. Действительно, многие выходцы из флотских рядов прославились именно в области кино или как-то были с ним связаны. Например, Нахимовское училище оканчивал и служил на флоте офицером приемный сын знаменитой актрисы театра и кино Аллы Тарасовой. Юнгой на флоте служил киноартист Георгий Юматов. Были и такие, кто сначала прославился в известных лентах, а потом стал моряком.

Многие десятилетия наша страна любит кинофильм «Цирк». Черты канонической обрела сцена, когда люди разных национальностей, передавая с рук на руки негритенка, баюкают его («Дяди спят и тети…»). Чернокожий мальчик Джим — сын американца Ллойда Паттерсона, работавшего диктором всесоюзного радио, и театральной художницы Веры Араловой, в конце 1940-х годов стал нахимовцем, а впоследствии, получив высшее морское образование, — советским офицером-подводником. Проявив с ранних лет незаурядное поэтическое дарование, Паттерсон впоследствии окончил Литературный институт им. Горького и, уволившись с флота, посвятил себя поэтическому творчеству, создавая стихи как на русском, так и на английском языке.

Обратим внимание на такую деталь. Наше повествование затрагивает либо дореволюционный период отечественной истории, либо сразу послевоенную эпоху. А что в промежутке? Можно сказать — почти ничего.

Относительно периода 1920-х годов и вплоть до конца 1930-х невозможно говорить о каком-либо влиянии на культуру, поскольку в эту эпоху самой русской культуры, по сути, не существовало. Таковая попросту подавлялась или вовсе уничтожалась — агрессивно и демонстративно. Карл Маркс писал: у пролетариата нет отечества. А у пролетарского государства нет отечественной культуры. Все честно.

Но ликвидировалась в то время не только старая культура. Уничтожался и флот, ибо сказано было Лениным (весна 1922-го): «Флот нам не нужен». А раз не нужен флот, то к чему моряки? И коль так, то не приходится удивляться, что величин, соизмеримых с Верещагиным, Далем, Боголюбовым или Шишковым, флотское сообщество в этот период стране не подарило. И не могло дать — столь велика была эмиграция начала 1920-х, увлекшая на чужбину большое число флотских, ибо в подавляющем большинстве морские офицеры пролетарскую революцию встретили враждебно. Те же, кто в силу разных причин остался на родине, массово подверглись репрессиям, особенно в 1921–1922 годах, в период так называемой фильтрации моряков после известного восстания в Кронштадте, в котором офицеры не участвовали. Причем, термин «Кронштадт» следует понимать расширительно. Повально арестовывали не только балтийцев, не только офицеров и не только матросов, недавнюю «красу и гордость революции». Печально знаменитое Таганцевское дело, по которому, в частности, казнили Гумилева, было сфабриковано по кронштадтскому следу. Фильтрация — это попросту арест без причины и заключение без приговора, в большинстве случаев, ненадолго: всего лишь год тюрьмы, к примеру, Ярославской. Но кому-то, например, Николаю Горскому, в камере пришлось задержаться — лет на двадцать. Правда, Горский имел отягощающий признак: он был писатель. В ходе этой недоброй памяти фильтрации многие офицеры-моряки были бессудно расстреляны.

К началу 1930-х с офицерами русского флота в основном разобрались, очистили от них советскую землю. Но в конце того же десятилетия пришла пора уничтожать морское сообщество уже новой, советской формации. Высший флотский комсостав тогда ликвидировали полностью — причем настолько тщательно, что, когда потребовалось назначить Наркома военно-морского флота (осень 1938), в стране не нашлось ни одного подходящего кандидата! В итоге на высший морской пост страны — видимо, в противовес графу Мордвинову — был поставлен человек, прежде на флоте не служивший ни дня. Зато какой! Жизнь человека по фамилии Фриновский воистину легендарная: дезертир с фронта Первой мировой, анархист-налетчик и убийца (во время войны застрелил генерала — только не вражеского, а своего), а в советское время видный чекист, заместитель наркома внутренних дел, отличившийся в тотальных чистках, депортациях и ликвидациях. Но диво! Не успел новый нарком обмять непривычный темно-синий китель, как и его, в свою очередь, повлекли в камеру смертников, заодно с семьей. А как иначе — ведь он же теперь «моряк»! А с моряками у нас не принято церемониться.

Волны жестокого преследования флотских командиров отмечались также в конце сороковых годов, вплоть до середины пятидесятых.

В таких условиях существовал флот. Какая при таком развороте событий культура? К тому же и сама гуманитарная сфера в первые советские десятилетия была поставлена в условия аналогичные. При этом существовало одно важное исключение. Невзирая на все попытки искоренения национального искусства, людям нельзя было запретить писать, хотя подобные попытки известны. А потому не прерывалось литературное творчество.

Из первых моряков-литераторов стоит назвать великого князя Константина Константиновича, известного поэта К.Р. Константин был сыном генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича и внуком императора Николая Первого. Сын главного адмирала империи не мог не стать моряком, и потому Константин окончил Морской корпус — без особого, впрочем, желания. К тому же, в отличие от прочих кадетов и гардемарин, члены царствующей фамилии не состояли в ротах, аудиторные занятия не посещали, а профессура Морского корпуса читала лекции и проводила занятия в великокняжеских дворцах, что касается Константина Константиновича — в Мраморном. Но поскольку, согласно этикету, преподавателям запрещалось задавать высочайшим обучаемым вопросы, то глубина знаний, усвоенных последними, являлась для профессоров загадкой, а само морское образование во многом оставалось символическим. И только корабельную практику августейшие отпрыски не могли проходить на дворцовых паркетах, в плаваниях они были на равных с остальными воспитанниками. Но и то — подчиняясь командиру корабля в море, едва ступив на берег, юные великие князья как должное принимали вытягивание офицеров во фрунт, рапорта и прочие почести. Однако высокое происхождение не помешало великому князю Константину занять достойное место в ряду отечественных поэтов-романтиков, а его стихотворная драма «Царь Иудейский» была по достоинству оценена читающей публикой.

Талантами офицеров-моряков прирастала отечественная литература, в том числе маринистика. Эта традиция имеет глубокие корни, однако действительно прославился на данном поприще выпускник Морского корпуса Константин Станюкович, ставший, пожалуй, первым в России писателем-маринистом. Правда, маринистика специфична, в общелитературном процессе она стоит особняком и среди своих почитателей имеет заметное число моряков. Справедливости ради надо отметить, что творчество Станюковича не всем из них пришлось по вкусу. К числу талантливых писателей-моряков начала ХХ века следует отнести присягнувшего партии и коммунизму Леонида Соболева, упомянутого ранее Горского — напротив, не склонившего головы перед новыми фетишами, а потому скитавшегося по лагерям и томившегося на Соловках, Сергея Колбасьева — дипломата, беллетриста, теоретика и пропагандиста отечественного джаза. Но таких людей — моряк, полиглот, писатель, да еще и музыкант! — диктатура пролетариата терпеть не намеревалась. Закономерно, что в скором времени Колбасьев был казнен. Многие таланты, в том числе из среды военных моряков, пали в лихую годину Великой Отечественной войны. Достаточно вспомнить молодого поэта лейтенанта Алексея Лебедева, погибшего в балтийских пучинах на подводной лодке «Л-2».

Что касается подводников, то в первой половине 1950-х годов состоялось несколько примечательных выпусков офицеров именно данного профиля. Эти выпуски, наряду с тем, что дали стране большое число адмиралов, обогатили, без преувеличения, отечественную культуру. И это при том, что в советские годы разносторонность интересов среди военных не поощрялась. В выпусках 1950-х годов едва ли не каждый офицер — стихотворец. Впечатление такое, что стихи писали все — по большей части, конечно, на любительском уровне. Тем не менее литераторами-профессионалами стали маринист Виктор Конецкий, киносценарист и поэт Николай Загускин, прозаик и тоже поэт — причем своеобразный — Алексей Кирносов. Особое место в этой плеяде занимает Валентин Пикуль, в военные годы воспитанник Школы юнг, отчисленный с младших курсов военно-морского училища. Однако через какое-то время, вспоминают его товарищи, Валентин вновь появился в училище — но уже как автор «Океанского патруля». Последующие произведения Пикуля, талантливого писателя, искусного рассказчика, знатока истории и морского дела, известны, без преувеличения, всей стране.

Но не только литераторами славна послевоенная пора. В те годы морским офицером стал Александр Пендюрин, впоследствии скульптор, известный, в частности, созданием стилизованного кораблика на шпиле Петербургского Морского вокзала. К этой же плеяде флотских командиров принадлежит знаменитый Иван Краско, народный артист России, крупный мастер отечественной драматической сцены и российского кино. Соловецкую Школу юнг вскоре после войны окончил талантливый оперный бас Борис Штоколов.

Вклад военных моряков в русскую музыкальную культуру исключительно велик. Из пятерых Римских-Корсаковых, оставивших след в военно-морской истории, только один не делал флотской карьеры и не стал адмиралом. Но именно он и известен прежде прочих. Это классик отечественной и мировой музыки, великий русский композитор Николай Андреевич Римский-Корсаков, выпускник Морского корпуса, автор «Псковитянки», «Царской невесты» и многих других выдающихся произведений.

Близ предыдущего рубежа веков расцвел талант другого выпускника Морского корпуса, прославленного тенора Императорских театров Николая Фигнера, в операх Чайковского покорявшего мир ариями Ленского в «Евгении Онегине», Водемона в «Иоланте», Германна в «Пиковой даме». Причем последнюю партию Петр Ильич написал специально для Николая Фигнера. А это что-то значит!

Известный ныне композитор, певец и музыкант Андрей Косинский свой творческий путь начал с того, что, будучи зачисленным в матросскую музыкантскую команду, проявил необыкновенные исполнительские способности: помимо духовых, ему оказалось подвластно большинство музыкальных инструментов. Но тяга к морю временно отложила реализацию творческих перспектив. Свою роль сыграла и семейная традиция. Дело в том, что дворянский род Косинских дал русскому флоту многих замечательных представителей. Один предок Андрея, лейтенант барон Федор Косинский, погиб при Цусиме на броненосце «Ослябя», другой — капитан 1 ранга барон Алексей Косинский в Первую мировую войну командовал на Балтике миноносцем «Забияка» и тоже погиб, правда, по-другому: он был казнен на Соловках. Морским офицером, командиром корабля был отец Андрея, и родной его брат тоже служил на флоте. В настоящее время Андрей Косинский является художественным руководителем созданного им музыкального коллектива «Косинский Orchestra», автором многих популярных вокальных и оркестровых композиций.

Если недавнего выпускника попросили бы в двух словах сформулировать, что вынес он из военно-морского училища, то он, наверное, как и Верещагин, ответил бы: «Математика и строевой плац». И не сильно при этом смутился бы. Оба эти предмета развивают в человеке дисциплинированность, внимательность, точность, строгость, пунктуальность и особого рода флотскую четкость. Помимо того, что математика есть воплощенная красота ума, она развивает в человеке логику, абстрактное мышление и формирует аналитический склад мышления. Какой результат дают иной раз эти черты характера, показал настоящий обзор. При этом вне поля зрения остались военно-научные, а также собственно военные — и подчас великие! — подвиги и свершения людей, вышедших из флотских рядов. Мы коснулись лишь их вклада в национальную культуру, пытались понять, стоит ли, например, расценивать явление знаменитого композитора Римского-Корсакова как некую аномалию или же это закономерный результат именно такого, испытанного в юности, совмещения — математики и военной подготовки?

– Ну и что? — пожимая плечами, спросят нас. — Какая, в сущности, разница? Подумаешь, трудятся люди не по полученной в вузе специальности… Эка невидаль, многие так.

Наверное, многие. И, возможно, все было бы именно так, но если б наблюдался некий паритет. К примеру, если адмирал Шишков, командовавший кораблями, соединениями и объединениями флота, стал министром просвещения, то пусть нам покажут министра просвещения, который оказался бы способен к чему-то флотскому… Когда любой произвольно взятый народный артист, выпускник, допустим, Школы-студии МХАТ, точно так же, как другой народный артист — Иван Краско, был бы способен командовать малым артиллерийским кораблем, а заодно, между прочим, тоном записного забавника поведал бы нам, чем отличается жвакагалс от ватервейса, и что такое вертикал, и как он соотносится с альмукантаратом в горизонтной системе координат — вот тогда действительно было бы уместно пожать плечами: «Ну и что?» И ради пущей убедительности отстучать озорное матросское «Яблочко».