Эти слова написаны Александром Сергеевичем Пушкиным 4 мая 1836 года в письме, адресованном жене Наталье Николаевне из Москвы, по поводу знаменитого игрушечного домика Павла Воиновича Нащокина. Что же так восхитило великого поэта и кем был в его жизни хозяин этой великолепной игрушки?

Многочисленные исследователи творчества «солнца русской поэзии» сходятся в том, что Павел Воинович Нащокин был самым близким другом Пушкина в последнее десятилетие его жизни. Происходил он из знаменитого дворянского рода, служил в лейб-гвардии Измайловском полку и вел весьма разгульный образ жизни. Его дом был заставлен мраморными вазами и китайским фарфором, увешан великолепными гобеленами и картинами, которыми хозяин ничуть не дорожил, раздаривая их своим приятелям. В 1824 году Нащокин вышел в отставку в чине поручика и переехал в Москву, ничего не изменив в укладе своей жизни. Таких «широких натур» и Санкт-Петербург, и Москва знавали великое множество. Но не это влекло Пушкина к Нащокину. При всей своей разгульности Павел Воинович был добрым и отзывчивым человеком, искренне любившим, как он писал, «моего славного Пушкина». Сам он выручал великого друга тем, что помог однажды расквитаться с огромным карточным долгом, а в другой раз — расстроил намечавшуюся дуэль. «Любит меня один Нащокин», — писал поэт Наталье Николаевне 14 мая 1836 года. Вот почему, приезжая в Москву, Пушкин неизменно останавливался в доме Нащокина, где находил участие во всех своих делах.

Именно этого русского барина изобразил Николай Васильевич Гоголь в образе Хлобуева в «Мертвых душах»: «Только на Руси можно было существовать таким образом. Не имея ничего, он угощал и хлебосольничал, и даже оказывал покровительство, поощрял всяких артистов, приезжавших в город, давал им у себя приют и квартиру. Если бы кто заглянул в дом его, находившийся в городе, он бы никак не узнал, кто в нем хозяин. Сегодня поп в ризах служил там молебен. Завтра давали репетицию французские актеры. В иной день какой-нибудь неизвестный никому в дому поселялся в самой гостиной с бумагами и заводил там кабинет, и это не смущало и не беспокоило никого в доме, как бы было житейское дело. Иногда по целым дням не бывало крохи в доме. Иногда же задавался в нем такой обед, который удовлетворял бы вкус утонченнейшего гастронома, и хозяин праздничный, веселый, с осанкой богатого барина, с походкой человека, жизнь которого протекает в избытке и довольстве. Зато временами были такие тяжелые минуты, что другой давно бы на его месте повесился или застрелился».

Однако вряд ли будет правильным изображать Павла Воиновича только в виде добродушного мота и кутилы. Отставной поручик, мешая дело с бездельем, успевал ознакомиться с новинками литературы и имел свое, оригинальное представление о них. Актер, режиссер и драматург Куликов, близко знавший Нащокина, писал о нем: «Благодаря огромной начитанности он знал хорошо французскую и русскую литературу, а через французские переводы знакомился и с литературой других народов. При его знании жизни, при его вкусе и любви ко всем отраслям изящных искусств, он обладал критическим чутьем и стоял в этом отношении выше своего времени, так что его литературные приговоры можно было справедливо назвать «критикой чистого разума». Когда Россия зачитывалась сочинениями Марлинского, Нащокин хохотал над фантастическим, вычурным изложением и словоигранием автора, предсказывая поклонникам его, что скоро они и сами посмеются над своим увлечением. А сам, зачитываясь Бальзаком, заставляя нас, молодых людей, читать его, кричал о нем и дома, и в гостях, и в клубе… Конечно, Пушкин сумел оценить критический талант своего друга и ему первому читал свои сочинения, совершенно соглашаясь с его взглядом, вкусом и тонкими психологическими замечаниями».

И все же Нащокин оставался Нащокиным. Как свидетельствуют современники, он десять раз в своей жизни, играя в карты, становился богачом и десять раз разорялся. Еще в петербургский период своей жизни, впервые став обладателем крупного выигрыша, Павел Воинович решил сотворить «чудо света» в виде миниатюрного домика, который включал бы в себя все убранство его настоящего дома. Так появился знаменитый «нащокинский домик», представлявший собой точную копию барского дома двадцатых-тридцатых годов XIX века, в виде прямоугольного футляра красного дерева с раздвижными стеклами. Этот «домик» постоянно подвергался доделке и переделке. В результате он обошелся хозяину в баснословную сумму — 40 тысяч рублей ассигнациями. За эти деньги в то время можно было купить большую деревню с крестьянами. Все, кто видел это произведение искусства еще в петербургский период жизни Нащокина, утверждали, что ему удалось добиться своего.

«Домик» был двухэтажным, причем в первом этаже помещались роскошно обставленные жилые комнаты, а второй этаж был целиком занят танцевальным залом, посреди которого стоял стол, сервированный на шестьдесят персон. Впечатление было изумительным потому, что каждый предмет в «нащокинском домике» делали знаменитые мастера. Например, раздвижной обеденный стол на шестьдесят кувертов и стулья к нему создал мастер Гамбс, получив за этот шедевр несколько тысяч рублей. На этом столе лежали скатерти, салфетки, стояла хрустальная и фарфоровая посуда, едва различимая глазом. Рядом со столом располагались кресла и ломберные столики, а поодаль находился рояль из красного дерева, на котором супруга Павла Воиновича Вера Алексеевна специальными серебряными палочками разыгрывала пьесы в семь с половиной октав. Домик был населен куклами, обувь для которых изготовил известный петербургский сапожник Пель. Кроме того, имелся еще и подвальный этаж со всевозможными подсобными помещениями, «забитый» различной миниатюрной утварью. Всего же в двухэтажном «особняке» насчитывалось более шестисот предметов, которым мог бы позавидовать легендарный Левша.

Пушкин не раз видел «домик» во время своих приездов в Москву и был восхищен им. Еще 8 декабря 1831 года Александр Сергеевич восторженно писал жене: «Дом его (помнишь?) отделывается; что за подсвечники, что за сервиз. Он заказал фортепьяно, на котором играть можно будет пауку, и судно, на котором испразнится разве шпанская муха». Посетив Москву в следующем году, поэт снова пишет Наталье Николаевне: «С Нащокиным вижусь всякий день. У него в домике был пир: подали на стол мышонка в сметане под хреном в виде поросенка. Жаль, не было гостей. По своей духовной домик этот он отказывает тебе». Правда, этому завещанию не суждено было сбыться. В очередной период безденежья Нащокин «домик» свой заложил и не выкупил.

Как писал издатель «Русского архива» Петр Иванович Бартенев, «жизнь Нащокина состояла из переходов от «разливанного моря» (с постройкой кукольного домика в несколько десятков тысяч рублей) к полной скудости, доходившей до того, что приходилось топить печи мебелью красного дерева. Он прожил несколько больших наследств».

Последний раз в своей переписке с женой Пушкин упоминает о «дорогой игрушке» в 1836 году: «Домик Нащокина доведен до совершенства — недостает только живых человечков. Как бы Маша им радовалась», — сообщал он Наталье Николаевне в письме от 4 мая. Остается добавить, что Маше — старшей дочери поэта в то время было четыре года.

«Нащокинский домик» сменил многих хозяев, пережил много странствий и потерь. Каким-то образом в начале XX века дорогая игрушка очутилась в провинциальной Луге. Здесь ее случайно обнаружил в антикварной лавке художник Сергей Галяшкин, долгое время безуспешно ее искавший в Москве и Санкт-Петербурге. Раритет представлял собой печальное зрелище: раздвижные окна «домика» были выломаны, а двух третей мебели и посуды недоставало. Однако для художника это не было главным. Главное заключалось в самом факте обретения «домика». Галяшкин потратил годы и уйму денег на восстановление артефакта. На императорском фарфоровом заводе мастер Лебедев сделал недостающую посуду. Кроме того, чтобы подчеркнуть факт сопричастности этого произведения прикладного искусства с биографией великого поэта, была отлита фигурка, воспроизводившая образ Пушкина. Прислонившись к колонне, Александр Сергеевич стоит в той же позе, в которой его запечатлел Николай Ге на картине «Пушкин в Михайловском».

Обо всем этом поведал читающей публике в 1960-е годы ныне незаслуженно забытый писатель Лидин в книге «Люди и встречи». Кто-то скажет: ну и что в этом нашли необычного? Сейчас на срезе макового зерна умельцы под электронным микроскопом творят и не такие чудеса. В ответ напрашиваются слова выдающегося русского писателя Александра Ивановича Куприна, говорившего по поводу «нащокинского домика» следующее: «Эта вещь драгоценна как памятник старины и кропотливого искусства, но она несравненно более дорога нам как почти живое свидетельство той обстановки, той среды, в которой попросту и так охотно жил Пушкин».