Дмитрий Петрович Святополк-Мирский. Имя это в нашей отечественной литературе сегодня основательно забыто. Потомственный князь, офицер белой гвардии, писатель. Блистательный литературный критик, человек, принявший коммунистические идеи и репрессированный советскими властями в страшно памятном 1937-м.

«…ВЕЗДЕ РУССКИЙ СОХРАНЯЕТ СВОЮ ДУШУ»

Его отец — князь Петр Дмитриевич Святополк-Мирский, был мини стром внутренних дел России, мать — урожденная графиня Бобринская. Ребенка они возили в Англию с шести лет с гувернантками. Он писал отцу: «Я нимношка могу читать по-английски». В 1907 году семью посетил английский писатель Беринг. Он вспоминал: «…Сын моего хозяина, школьник 17 лет от роду, однако знакомый уже с литературой на семи языках, автор как английских, так и русских стихов…»

Петр Дмитриевич Святополк-Мирский окончил 1-ю петербургскую гимназию и поступил в Петербургский университет. Однако курса не окончил — в 1908 году поступил во Владимирское военное училище и стал подпоручиком в лейб-гвардии.

В 1913 году ушел в запас и сдал экстерном университетский курс.

Участвовал в Первой мировой войне, был ранен, награжден боевыми орденами. В гражданскую служил в штабах белых армий на юге. Однако, когда его часть была интернирована в Польше, и ее намеревались отправить морем в Крым к Врангелю, Мирский уехал в Грецию, где в то время находилась мать с сестрами. Оттуда он написал Берингу: «Возможно, ты знаешь, что все мои мысли всегда были связаны с литературной деятельностью. Я начал писать книгу на французском о французской поэзии.

Я готовлю также серию эссе о современных русских писателях, не очень известных». Беринг пристроил его опусы в 1920 году в журнал «Лондонский Меркурий». Петр Дмитриевич перебрался в Англию и стал профессиональным эссеистом в местной печати, получил доцентуру по русской литературе в Королевском колледже. Он рассматривал отечественную литературу в СССР и в зарубежье — как единое целое, сожалел, что политическое озлобление не позволяет многим критикам зарубежья «в большевике увидеть человека». Он ценил блоковские «Двенадцать», «изумительную словесную постройку» поэмы «Крысолов»  Цветаевой, «блеск, разнообразие и органичность ритмического построения» в поэме Николая Тихонова «Красные на Араксе». Святополк Мирский писал, что в стихах Есенина «…есть особое очарование, какая-то особая трогательность, которая так влечет к нему и заставляет так человечески его любить. Кроме той тоски, за которую русский человек все прощает, в Есенине есть еще огромный запас человеческой нежности. Она особенно заразительная в его чудных стихах о животных… Нигде, может быть, тоска Есенина не звучит так ясно, как в «Пугачеве». За эту тоску мы и любим Есенина». «Не любить Есенина для русского читателя — признак или слепоты, или, если он зряч, какой-то несомненной моральной дефективности».

Розанов писал: «Везде русский в «западничестве» сохраняет свою душу…».

В 1928 году Святополк-Мирский поехал к Горькому в Сорренто. Беседы с этим, тогда уже знаменитым и признанным как читающей публикой, так и властями, писателем сыграли огромную роль в его дальнейшей жизни. Они стали переписываться. В Париже Петр Дмитриевич подружился с Бабелем и Эренбургом.

Он стал «евразийцем». Было такое течение в эмигрантских кругах, тянувшееся к Родине. Стал членом редколлегии газеты «Евразия». Ведущий критик этого издания, он опубликовал на его страницах двадцать статей. Девизом газеты было: «Кто хочет быть субъектом истории, тот должен бать с Россией». Святополк-Мирский даже вступил в Английскую компартию.

В МОСКВУ!

В 1926 году Мирский расхвалил «Разгром» Фадеева, восхищался «Думой про Опанаса» Багрицкого и написал книгу о Ленине, перелопатив собрание его сочинений. Он склонялся к сталинской концепции, хотя и считал ее не безупречной, усматривая ограниченность Сталина в философских вопросах. Петр Дмитриевич писал, что вряд ли Сталин сможет создать «новую историософию». Тут он, как говорится, промахнулся — Сталин, правда, в основном, чужими руками, создал печально известный «Краткий курс», и миллионы советских людей были вынуждены зубрить сей опус.

Однако, в 1930 году Святополк-Мирский писал историку Флоринскому:  «В СССР я все-таки, несмотря на мой коммунизм, поехать не могу — что ни говори, а социально чужд». Страшновато было. И все-таки 30 сентября 1932 года он оказался в Москве. У поэта Крученых сохранились его стихи:

В Москву! Скорей в Москву!
Тебя, моя царица,
Увижу, и опять огонь мой разгорится.
Паду к твоим ногам с надеждой и мольбой,
И буду говорить: возьми меня, я твой.

«Националь» я буду посещать
И Юрий Карлович шартрезом
Нас будет снова угощать!

Встретили его великолепно —дали четырехкомнатную квартиру в Каретном переулке, приняли в Союз писателей, прикрепили к кремлевской больнице. И, главное, стали печатать  в журналах и газетах. Гонорары были более, чем приличные.

ВЛАСТИТЕЛЬ ДУМ

На Первом съезде писателей он выступил против подчинения творчества политическим целям. Это был камень в «авербаховщину». Поднялся вой. Но Горький сказал: «Цитировалось мнение Мирского о газетной работе поэтов, о вредном влиянии на них. Я думаю, что товарищ Мирский прав там, где речь идет о крупных поэтических дарованиях. Такие дарования, конечно, не экономно дробить на фельетоны, на эстрадные песенки и вообще мелочи». «Откликаться на каждое политическое событие» Горький предоставил поэтам, которых сотни. Весной 1935 года Мирский опубликовал в «Литературной газете» большой, в три подачи, обзор современной литературы. Авербаховцы взвыли, они вопили, что автор защищает «декадентов» и «капризы вкуса». В той же газете молодой Гусев писал: «В критике нет властителя дум. На некоторое время Мирский стал им, написав обзор». Потом Мирский дал великолепный разбор «Страны Муравии» — первого серьезного произведения Александра Твардовского  расхвалил стихи Ярослава Смелякова.

Тот одобрил возвращение Мирского в Россию, сказав: «Лучше уж русскую пулю на русской земле получить». Он, как все хорошие поэты, был провидцем.

Святополк-Мирский писал об «искренности Маяковского, о наличии у него лирических строк большой силы и о буйной чувственности «Облака в штанах» и почти целомудренной нежности его поэмы «Люблю». Мирский считал, что Маяковский «создавал чисто личную поэзию». «В его собственном исполнении — оратора на открытом воздухе, к тому же наделенного уникальным чувством ритма, его стихи обретали свою полную ценность».

В 1935 году Мирский опубликовал большую статью «Первый классик советской поэзии» в сентябрьском номере журнала «Художественная литература». В ней он писал об огромной работоспособности Маяковского и серьезности, с которой тот развивал свой талант. Критик не обошел и «деспотизм полуграмотной  массы второстепенных литераторов», которые «ходят в признанных поэтах, а действительно замечательные поэты оказываются забыты и долгими годами не переиздаются». Мирский назвал лучшие вещи Маяковского: «Сергею Есенину», «Товарищу Нетте» и «Во весь голос». «Наша лирика слишком прохладна. Она боится кричать человеческим голосом». Так он отозвался на знаменитую резолюцию Сталина.

«Новый Маяковский — это поэт, ведущий конкретную борьбу словом, это — боец, агитатор с высочайшей стиховой культурой. Маяковский является единственным полноценным воплощением поэта нового типа». Бухарин отозвался на статью Мирского: «Лозунг «За Маяковского» — это лозунг против бездарности».

Надо помнить, кстати, что еще в 1922 году, в эмиграции, Святополк-Мирский писал о Маяковском так: «Маяковский связан психологически не с коммунистическими верхами, а с большевиками первых дней революции. А это есть разница: пафос ненависти чужд Маяковскому».

Очень точное замечание! Ведь именно вырождение партии большевиков привело к самоубийству великого поэта. «Смерть Маяковского — одно из тех событий, которые приводят итоги целому культурно-историческому периоду и становятся исходной точкой для его понимания.

Таким же событием в свое время была гибель Пушкина. Исторический смисл двух этих смертей сходен: обе замыкают собой целую литературную епоху и переводят из настоящего в прошлое, в «историю», целую литературную формацию… Что Маяковский стоит в одном ряду с великими поэтами прошлого, мы начинаем все более и более сознавать».

Надо полагать, что нынешние критики Маяковского и издатели, те, что перестали печатать его бессмертные произведения, не читали Святополка-Мирского. А он писал: «В наши дни русские поэты снова стали чувствилищем народной души». Мирский призывал поэтов вернуться к «утраченной непосредственной эмоциональности».

Он продолжал отстаивать «право поэтов на субъективность и субъективное восприятие мира».

ТРАВЛЯ

Святополк-Мирский создал книгу о Пушкине, заказанную в серии «ЖЗЛ». Ее стали печатать в двух номерах журнала «Звезда», но полный текст читатели так и не получили. Потому что в это время началась организованная травля Святополка-Мирского. Во многих изданиях появились политические обвинения в его адрес.

Чуковский записывал в дневнике: «Мирского топтали ногами, устромили ему «гражданскую казнь». У нас это всегда умели…

15 мая 1937 года состоялось заседание парткома Московской организации Союза писателей. Выступивший на нем Ставский, в частности, сказал: «Относительно Мирского. То, что Фадеев сказал, по-моему, является нашим общим мнением. Мне кажется, что мы должны самым решительным образом осудить поведение Мирского, в чем он и сам признавался.

Чтобы было ясно наше отношение к этому вопросу. Что мы осуждаем его поведение, когда человек пишет статьи, как он сам говорит, неискренние, когда человек занимает позиции, как он сам говорит, неискренние позиции. Осудить надо это дело. Такое предложение я вношу. Мы из этого практические выводы сделаем, но мы эти факты должны осудить…»

Будущий академик Юдин в «Литературной газете» объявил Мирского «врангелевцем и белогвардейцем». Петр Дмитриевич по этому поводу публично заявил: «Да, я действительно был офицером Деникинской армии, когда отряд, в котором мы находились, был выброшен на территорию Польши. Мы были интернированы в  концлагеря. Предполагалось, что всех русских солдат и офицеров отправят в Крым к Врангелю. Тогда я ушел из лагеря и пробрался в Чехословакию. В то время я был далек от сочувствия коммунизму, но я твердо решил, что никто не заставит меня бороться против русского народа».

БЕСЕДЫ В КАФЕ «НАЦИОНАЛЬ»

25 мая заместитель председателя НКВД Фриновский подписал ордер на арест, а 3 июня 1937 года князь Святополк-Мирский был арестован и доставлен на Лубянку. Конечно, не обошлось без доноса кого-то из «писателей». К сожалению, таких в те поры было так много, что выяснить, кто именно это сделал, не удалось.

Скорее всего, это был кто-то из близких его «друзей».

Начались нудные, изматывающие допросы. От Мирского добивались сведений об агентах британской разведки в СССР. Что он мог сказать? Уверял, что совершенно не компетентен в этих вопросах. Но давление продолжалось, и, в конце концов, он сломался. Написал: «В Москве в 1935 году я встретился с указанным Б. Персом. Из лиц, которых я подозреваю в принадлежности к английской разведке, я видел англичанина Джонсона Норманна…

Мне известно, что Джонсон во время империалистической войны являлся военным цензором по перлюстрации корреспонденции, проходящей через Лондон, на малоизвестных европейских языках, как-то: албанский, литовский, словацкий и т. п. Джонсон знает почти все европейские языки.

Подозрение в том, что он является шпионом, у меня зародилось после моего разговора с писателем Олешей, которого я познакомил с Джонсоном, и на которого он произвел впечатление шпиона».

Вполне возможно, что в одной из застольных бесед в кафе «Националь», где вокруг Олеши и Святополк-Мирского собирался кружок завсегдатаев, когда они балагурили, злословили, обменивались впечатлениями о последних событиях, читали друг другу свои сочинения, и прозвучали роковые слова, которые кто-то запомнил и принес на Лубянку.

Измученный следователь сказал Мирскому: «Ваша деятельность в части публикации статей антисоветского порядка следствие пока не интересует. Дайте показания по поводу Вашей работы против СССР по линии Британской разведки». Мирский уверял, что такого никогда не было. И ничего от него не добились. 

Тем не менее. Особое Совещание 28 июля 1937 года постановило: «Мирского (Святополк-Мирский) Дмитрия Петровича по подозрению в шпионаже заключить в исправлагерь сроком на ВОСЕМЬ лет».

В Севвостлаг заключенный Мирский прибыл 24 сентября на пароходе «Кулу».

Оксман писал Струве 27 декабря 1962 года о том, что в лагере он видел Святополка-Мирского: «Он бесконечно скорбел по поводу своего перехода в новую веру и приезда в Россию, проклинал коммунизм, издевался над своими иллюзиями. Много говорил о своих планах истории русской поэзии (он верил, что останется жить)».

Через два года, 6 июня 1939-го, Святополк-Мирский умер в лагере от пеллагры. А через три с половиной месяца — 21 октября 1939 года — Следственная часть НКВД потребовала этапировать Мирского из Севвостлага в Москву и привлечь его обвиняемым по ст. 58 п.1 «а» УК РСФСР. Это постановление утвердил сам Берия. И, пожалуй, можно считать, что Святополку-Мирскому в известном смысле «повезло», когда пеллагра увела его на тот свет.

…В 1962 году князь Петр Дмитриевич Святополк-Мирский был реабилитирован.