Первый взгляд на данное сборище мог породить аналогии с тайным, укрытым от чужих глаз радением раскольничьей секты. С утра по выходным с автобусной остановки через просторы совхозных полей в дальний, темнеющий близ горизонта лесок начинал тянуться человеческий ручей. Шли люди и шли… И, что примечательно, по большей части граждане с приличными лицами, а кое-кто и с интеллигентской бородкой. Иные так очень деловые по виду товарищи… Причем кто шел с портфелем в руках, а кто, глядишь, с увесистой сумкой или плотно утрамбованным баулом. После полудня поток приобретал обратное направление.

ДУХОВНЫЙ ГОЛОД

Начнем, как выразился поэт, ab ovo.

В не столь давнюю пору известный девиз «Книга лучший подарок!» являлся не просто фразой, а нес в себе реальное содержание. А отчего? Да оттого, что довольно-таки серая стояла на дворе жизнь, унылая и однообразная. Хотя кому-то и нравилась, ибо порождала уверенность в завтрашнем дне, в том смысле, что и дальше будет так же беспросветно, не переживайте, граждане. Ведь, признаться, не много отрадного дарило тогдашнее бытие.

А ведь тянуло, неодолимо влекло народ наш к чему-нибудь новому, нестандартному и возвышенному вроде кино, музыки или доброй книги.

С важнейшим из искусств разобрались, в общем, быстро. Наловчились вырезать и переозвучивать на современный лад устаревшие антипартийные фразы и политически ошибочные лозунги в лентах легендарной эпохи. С музыкой тоже совладали: если мелодия своя, то про гидроэлектростанцию, если забугорная – то «песня протеста».

Сложней оказалось с продукцией печатной. Ту, что гнали из-под пресса и развозили по магазинам, народ почему-то «не брал». А к литературе, которую он, может, и «взял» бы, никого подпускать было нельзя, ибо своим романтизмом или общечеловеческой занимательностью она могла отвлечь от процесса созидания и затуманить социальные перспективы. Власть нащупывала в подведомственной ей сфере нечто промежуточное. Чтобы, с одной стороны, и про подвижницу, этакую Красную Жанну д’Арк, а с другой – чтоб и добрый смех вызвать у читателя, какого-нибудь очередного колобка увесистым тиражом запустить.

А что, спрашивается, делать вечно мятущимся интеллигентам? У многих образованных от такой жизни обозначилась тяга к крепленому. Хотя кто-то и не сдавался, стремясь вопреки всему культурно расти. И как часто случается, на выручку томимым духовной жаждою пришли частная инициатива и предприимчивость, воплотившиеся в нелегальном книжном рынке – явлении уникальном, возможном, наверное, лишь в одной из сущих на белом свете стран.

В те подзабытые 1970-е – 1980-е годы между Дачным и Ульянкой, за рельсами, ведущими на Ораниенбаум, за плодородными полями, за дренажными канавами и засасывающими грязевыми размывами, за непролазными зарослями кустарника и могучими фаллопиевыми трубами магистральных газопроводов – за всей этой инфраструктурой, чтоб нельзя было подкрасться милицейским «луноходам», и располагался этот самый черный рынок – подпольное гнездище интеллектуального разврата и средоточие культурного той поры Ленинграда.

Туда-то по выходным и шел народ.

Эту книжную толкучку посвященные так и называли: «За трубой». Там с рук, из-под полы и, значит, по отечественным канонам, незаконно торговали книгами.

БУМ ЗА ТРУБОЙ

О-о! Это, если вспомнить, целая история! Можно сказать, легенда!

Сначала он размещался на Литейном, этот нелегальный клуб, во дворе известного в тогдашнем Ленинграде книжного магазина. Данный район с давних пор был средоточием книжной торговли и «холодных», то есть уличных, букинистов. Сборище книгочеев в замкнутом дворе-колодце для блюстителей режима, ведущих борьбу со спекуляцией, создавало условия, близкие к идеальным: оцепили внезапно двор и всех, кто там, за милую душу загребли. Очень удобно. И кстати, не вредно лишний раз потрогать сапогом тонкую натуру книголюба. По мере нарастания всеобщего счастья и сопутствующего усиления цепных служб, утлый петербургский двор на Литейном стал для жаждущих припасть к литературному роднику не только мал размерами, но и опасен для жизни. Набившая руку (и ногу) на кривоносых интеллектуалах милиция устраивала на непокорных любителей печатного слова массовые облавы что ни день. Любители слова непечатного мели и вывозили начитанных плотно утрамбованными «воронками».

А Ленинград… Ведь он город – о-го-го какой!.. Культурный! Подобными любителями здесь ежесуточно можно набивать столыпинский эшелон! Ничего… Эта публика плодится быстрее, нежели этапируется.

И власть победила! Она просто-напросто довела дипломированных до того, что окончательно затравленная книжная толкучка покинула старопетербургский центр, облюбовав место на окраине блочно-хрущевского Ленинграда. Клуб «Книголюб» под разверзнутыми небесами!

Но что, спрашивается, вообще могло стать поводом к его возникновению? Культура культурой, любители любителями, но не желание же, в самом деле, неких субъектов что-либо на досуге полистать повлекло их в леса, поля и буераки. И зачем тайком, подпольно продавать и приобретать обычные книги? Действительно, чем уж так опасна для родины социализма советская книга (именно советская, поскольку зарубежных изданий на рынке, упаси бог, не предлагали), мало чем отличающаяся от идеологизированного кинематографа? Чего ради через непролазную грязищу бог весть куда тащиться, тратя на это законные выходные?

Ответ ясен: дефицит. Именно он разжигал вредные страсти. Причем в означенном дефиците пребывали не просто книги, а книги хорошие. С какого-то времени, по выходу в свет многих художественных изданий и сочинений русских и мировых классиков (в этом отношении выделялись 1950-е годы), начали массово печатать одну лишь, почитай, чушь. Да какую… отборнейшую!

Во-первых, в ход пошло всякое воинское, радующее блеском голенищ. Вслед за гвардейски-строевым единообразием дружно маршировали комсомольско-молодежные романы и партийно-политические повести. Затем плыли былинные сказы об орденоносцах, передовиках и ударниках производства. Потом шли колхозно-исторические эпопеи, велеречивые баллады на тему расцвета и сближения братских республик, элегии о переходящих красных знаменах и саги о производственных успехах коллективов коммунистического труда.

Кондовый соцреализм. Не продохнуть!

А тиражи настоящих произведений откатились к мизеру и стали практически недоступными. На магазинных стеллажах обосновалась никем не покупаемая муть, причем такая, что даже самому забубенному секретарю не взбрело бы в голову с тех полок что-то купить. Но и подлинные читатели чуши не хотели. Вместо баланды-пропаганды они жаждали добротной литературы.

«Книжный бум» – такое определение было найдено для обозначения наметившегося явления в борьбе граждан за настоящую литературу. Ощущалось в данном термине немало раздражения, а на полосах газет нет-нет да и прорывалось нетерпение: когда уже, наконец, прекратится эта книжная лихорадка?! Пора уже и власть применить. Навести порядок.

А весь бум, равно как и сопутствующие ему крики, из-за того и разразился, что в связи с дефицитом в сфере удовлетворения «возросших запросов» сложилась система нелегального оборота книг. Соответственно, появились спекулянты, книжные «жучки». И теперь властям задача: и этих «жучков», и их клиентов-покупателей как следует прижать – да так, чтоб небо с овчинку!

Тем временем некоторым несознательным и очарованным чудным вымыслом «жучки» не «жучки», бумы не бумы – без разницы. Он, и впрямь самый читающий на свете народ, подтверждая присвоенную квалификацию, всерьез принялся собирать домашние библиотеки. Корешок к корешку… Одна полка готова! Вторая пошла. Корешок к корешку… Красиво!

А властям обидно. Коренной, казалось бы, товарищ, доселе ни в чем таком не замеченный, – и в ту же степь! Тоже, как назло, в художественную литературу ударился. Хлынул, словно какой-нибудь Козьма Прутков, в ряды книгочеев. Досада, и только. В самом деле, чего это их вдруг повело? Ведь столько лет травили! А тут стопроцентный, клейм негде ставить, хозяин жизни от станка, а туда же, французясь, выламывается, слова из чуждого нам лексикона вроде «Бражелон» или «Монсоро» норовит фонетически правильно, с характерными носовыми доминантами, выговорить. Не оправдывает высокого звания локомотива.

С жиру разобрало! Давненько, видать, не снимали с предохранителя. Придется освежить память. Надо будет как-нибудь собрать их всех в одном месте и «Партийную организацию и партийную литературу» коллективно отштудировать. На зачет. И колхозной поэмой залакировать, еще разок на извилины брызнуть, чтоб сморщились.

Но если серьезно, то большую пользу с точки зрения народного просвещения принес этот книжный бум. Народ, доселе ничего, за вычетом примитивных кинокомедий, не видевший и не слышавший, если и не прочел, то, по крайней мере, узнал какие-то новые имена. На книжной волне он, оказывается, совершил благое дело – собрал домашнюю библиотеку!

ПРОМЫСЕЛ

В ту же самую пору на подпольном рынке никаких тебе партийных организаций. И никаких зачетов. Благодать! Что до партийной литературы, то именно там ее – круглый ноль. Все же прочее – пожалуйста! Что душа возжелает. И не очень-то, прямо скажем, круто заламывали. Диккенс или Золя – треха, пятерка (классика вообще не очень дорога; куда выше котировался, к примеру, Пикуль). Что-то, конечно, и посущественней тянуло: кишиневский, отпечатанный на скверной бумаге двухтомник Ремарка – тридцать рублей, а если сторговался – четвертной.

Да! Еще одно преимущество – здесь можно торговаться, сбивать цену.

И главное, все есть. Ну буквально все! Глаза разбегаются… И ничего в том особенного нет. Поскольку существует страждущий покупатель, постольку же отыщется и сочувствующий продавец. Торговцы с нелегального рынка выглядели солидными делягами и, что немаловажно, в специальном отношении были очень даже подкованные ребята, образованные и изрядно начитанные. Специалисты своего дела, профессионалы, сейчас таких не сыщешь. О литературе, об искусстве, о художественных приемах, жанрах и стилях за милую душу побеседуют, сверкая гранями эрудиции. Могут при этом, конечно, и легким матерком пройтись, хотя чему тут удивляться? Понятное дело, частный сектор. Государственная армия только на мате едином и зиждется, и никого это не изумляет. А у этих и брань какая-то особая, с интеллигентщинкой.

Себя эти расторопные молодцы, эти коробейники от полиграфии с достоинством именовали «чернокнижники». И у них, у «чернокнижников», в отличие от скисшей государственной торговли, имелось в предложении действительно все.

Техника «чернокнижного» промысла незатейлива. Поверх земли расстилался кусок полиэтилена, вроде того, что идет на дачную теплицу; размеры плащаницы – в соответствии с количеством товара. Туда выкладывался сам товар, и все! Лавка готова! Другой купчина, не мудрствуя, без всяких синтетических покрытий раскладывал книги прямо на зеленой мураве или на чистом снежку, в зависимости от сезона; максимум возможного – на утратившую актуальность газету и – вперед, промышлял себе в удовольствие. Третий деляга опускал свою плотно набитую сумку наземь, ставил возле ног, расстегивал молнию, распахивал створки, чтоб просматривались корешки, и с отсутствующим видом, словно он здесь ни при чем, стоял в ожидании покупателя. И клиент отыскивался, ибо, как баяли промеж собою «чернокнижники», «в конечном итоге уходит все».

Обычный, казалось бы, вопрос «Сколько это стоит?» здесь, в катакомбном клубе, воспринимался как отдающий неприкрытым дилетантством. Вместо этого полагалось запрашивать: «А что ваш Фолкнер?» или «Как у вас Куприн?». Ответ мог быть таким: «два», что чаще всего означало не два рваных рубля, а два червончика. Здесь, собственно, сам покупатель должен был ориентироваться, что к чему и на что какой порядок цен. Потому что, когда хозяин желал получить с вас и в самом деле лишь две желтовато-коричневатые бумажки, ответ все равно был такой же: «Два». Своеобразный код, чтоб в случае чего не прицепились, что вот, дескать, негодяй – торгует.

А за торговлю у нас знаешь, что бывает?

Один очарованный странник, энтузиаст здорового образа жизни в какой-то из морозных дней, раздвинув ивовые прутья, выкатил вдруг своими смазанными по погоде лыжами на опушку того леса. Завидев раскинувшееся на добрый километр торжище, он от неожиданности остолбенел. Не взяв в толк, что здесь к чему, любитель активного отдыха отстегнул деревянные устройства от ступней и начал, поскрипывая рантом, ходить, осматриваясь и изумленно вглядываясь в ассортимент, – да как вдруг закричит, придя от увиденного в сильное возбуждение: «Натуся! Натуся! Ехай сюда! Скорей! Смотри!.. Здесь и «Три мушкетера» есть! Дюма!»

Заслышав такое, матерые «чернокнижники» только криво ухмыльнулись. Ну, Дюма. Что – Дюма? И что, собственно, мушкетеры? Их тут навалом! Ну конечно, недешев Александр-отец, рубликов, должно, по восемь, по десять за книжечку запросят. Но на то он, в конце концов, и Дюма, великий писатель. Но Дюма – тема вечная и непреходящая, а что касается переменчивой литературной моды, то на рубеже 1970-х – 1980-х на пике популярности находился доселе мало кому известный Морис Дрюон с его романами про французских королей. С превеликим удовольствием разбирал читающий люд того Дрюона. Добрый, надо полагать, барыш благодаря тем королям огребли «чернокнижники».

А над головой самолеты ревут отчаянно; сказывается близость аэропорта. Взлет – посадка, взлет – посадка! Слава богу, не бомбят.

Ах! И до чего же прекрасное, если так посмотреть, место удовлетворения духовных запросов! Липкая глинистая грязь, кустарниковые лесополосы, отдаленный перестук вагонных колес, мощные газовые трубы, хитрая система дренажных рвов, камышовые дебри и – для полного счастья – рев реактивных двигателей. До чего, однако, может довести культурного человека жизнь окаянная! В какую клоаку в поисках живого слова загнала она его!

НАЛЕТЫ

Но и здесь, на отшибе, в совхозной дикости, в турнепсовом запустении, в зарослях, в глуши и грязи, в грохоте воздушных лайнеров и вдалеке от человечьего взора, не давала покоя книголюбам наша милиция. И тут она учиняла облавы, продолжая диалог книгопродавца с поэтом от каталажки. При этом блюстители не прикатывали, как прежде, на тюремных «воронках» (в те трясинные места колесами было не пробраться), а сначала, делая начитанные лица, сновали по торжищу переодетыми агентами, приценивались, пристреливались, неспешно изучали конъюнктуру, буравили острыми взглядами, на глаз выявляя самых злостных торговцев и мысленно составляя словесные портреты… И только после этого, засветив в лицо красными корочками, намеченного «чернокнижника» «брали». В этот момент окружающие шарахались в стороны, и толкучка в мгновение ока, словно при авианалете, разбегалась по окрестным корнеплодьям. Наверное, данная картина эффектно выглядела с высоты птичьего полета.

Дикое зрелище, заслуга и гордость нетленной в веках эпохи.

Живописной может показаться и такая сцена, зимний вариант исполнения. Замели как-то раз «чернокнижницу» из прожженных. А та возьми да и вырвись – и с пронзительным вдовьим криком прямиком на лед мелиоративной траншеи.

Не дать уйти!!! Брать живьем!.. Ретивый оперативник на женщину сверху, в дерзком прыжке – р-раз! Настиг спекулянтку, наскочил, сбил ее с ног, повалил на лед арыка и лицом в снег – раз, другой, третий!.. На, на! Получи!.. Заломил, взнуздал лихую тетку, та орет благим (правда, не очень) матом, а из-под мутоновой шубы – Дрюоны, Дрюоны, Дрюоны… Лед трещит, торговка визжит!

Красота! Развернуть бы такую натуру, скажем, перед Суриковым!

Но и у стражей законности наметился интерес вполне деловой. Многие торгаши – из тех, чье рыльце в пушку, при начале операции, как правило, от греха разбегались по сторонам, предпочитая все свое бросать на месте. Потому подобные налеты всякий раз доставляли выжлятникам ощутимый материальный результат. Законная добыча! Вон у того сержанта, рьяного борца с частной инициативой («чернокнижное» прозвище Sergeant Pepper) дома полки от дармовой качественной литературы уже ломятся, взятого при последней операции Теккерея – некуда ставить!

Таков был побочный эффект от взаимодействия книжников с фарисеями в погонах.

Однако шутки шутками, а угодить в ходе очередной облавы в милицейский бредень, будь ты хоть кто – наивный девственник-покупатель иль погрязший в пороке продавец, – было совсем нежелательно. По отношению к особо закоренелым «чернокнижникам»-рецидивистам мстительная власть, разозлившись, могла применить крутые меры: не ограничившись штрафом и конфискацией, влепить административную высылку. Но и мечтательный книголюб, задумчиво прогуливающийся по Чернокнижью, тоже не был застрахован от милицейского задержания. Но надо же как-то отучать контингент от этой вредной привычки – читать! Особо нелегко приходилось попавшим в силки разного рода государственным служащим вроде вузовских преподавателей и даже, случалось, профессоров общественных наук. В самом деле, это выглядело некоммунистично: на лекциях и семинарах воспевать централизованное регулирование и в то же время в охотку навещать вольное торжище, где господствуют разнузданная корысть, частнособственнические страсти и дух неприкрытого чистогана.

Одно время до такой степени «достала» неуемная советская милиция (по нескольку налетов в день!), что литературная толкучка совершила попытку перекочевать еще дальше от беспокойной культурной столицы – в район железнодорожной платформы Скачки, где, как известно из классики, знаменитая Анна Аркадьевна, утратив великосветское приличие, публично (и потому неприлично) переживала за наездника Вронского. Однако в тех литературных местах «чернокнижье» не прижилось и вскоре, по некотором успокоении репрессивных служб, возвратилось на обжитое место, в Ульянку. И правильно сделало! А то что это за метод: бежать дальше и дальше? Так, глядишь, и до славной Колым-реки добровольно отступишь.

КАПИТАЛИЗМ – УБИЙЦА

В тех насиженных краях рынок благополучно просуществовал еще какое-то количество лет, после чего под склон 1980-х утратил книжную специфику – главным образом благодаря внезапному массовому нашествию цыган – и быстро начал видоизменяться, приобретая черты обычной барахолки. Вместо привлекательных переплетов в руках новых торговцев появились самопальные джинсы, монгольские дубленки, обувь (по преимуществу армянская) и прочий невысокого пошиба «дефицит». Книжное средоточие оказалось, таким образом, задушенным презренными шмотками и, не выдержав конкуренции, вскорости погибло. Может даже показаться странным: конец восьмидесятых, золотое горбачевское время, исходный отсчет для частной рыночной инициативы, – и именно в такой благоприятной обстановке частное рыночное заведение гибнет. Но ничего странного в том нет. В захирении и последующем быстром конце легендарного Чернокнижья безотказно сработали законы именно вольного рынка. Продукт тонкий, деликатный не устоял против тотального наступления грубого ширпотреба. И еще одна деталь. Именно наш, российский рынок в тех местах впервые показал приличному люду свое страшноватое обличье.

Клин оказался вышибленным другим клином, более тяжелым и тупым.

Правда, здесь и раньше кое-кто приторговывал иным, нежели книги, товаром. Но все это было по большей части безобидное, травоядное, немногим вреднее книжки: либо коллекционные значки, либо, все в тех же собирательских целях, почтовые марки и невинные спичечные этикетки, либо – и гораздо чаще – дефицитные грампластинки, именуемые здесь не иначе как «диски» или «пласты». В отличие от книг, диски предлагались не только отечественные, в том числе лицензионного изготовления, но и иностранные. Однако все названное имело тот же, в принципе, профиль, что и книги, ибо носило выраженный культурный, интеллигентский оттенок. И вдруг после всего возвышенного – дешевое разноцветье тряпок и гортанный таборный говор. И интеллектуальное в недавнем прошлом собрание не смогло одолеть многопеструю цыганщину, неожиданно обрушившееся шмуточное нашествие. Подорванное таким образом изнутри, Чернокнижье в скором времени трансформировалось в заурядный толкучий базар, распалось, разрушилось и фактически прекратило свое существование.

Но нет-нет да и придет на ум вопрос. А действительно ли стихийно так вышло, или все-таки специально кто-то подстроил?

На это нет ответа. И по всей видимости, уже никогда не будет. Ибо – кому это сейчас может быть интересно? Иных уж нет, а те далече. Сама память о Чернокнижье если и сохранилась, то только у очень немногих. И нужно признать: государство победило!

Нынче почти никто не читает! Но хорошо ли от того самому государству?