РОССIЯ
«Секретные материалы 20 века» №24(358), 2012
Ленин – револьвер революции
Яков Евглевский
журналист
Санкт-Петербург
4969
Судьба новейшей России неотделима от имени Владимира Ильича Ульянова-Ленина, сына провинциального учителя физики и математики и одновременно Воспитателя огромных евразийских пространств. Его, пролетарского вождя, пожалуй, удачнее всего сравнить с мусульманским пророком Магометом: оба они выносили и выработали интернационально ориентированные законы, успев сделать их при своей жизни развернутым знаменем бесчисленных миллионов людей. Превратив холодные мертвые книжные параграфы в звонкий боевой клич, зовущий к вооруженной борьбе за справедливое преобразование мира. Сумев повоевать на полях брани, установить свое господство над бескрайними территориями и разгромить самых оголтелых и непримиримых супостатов… Вообще все, всякие и всяческие попытки перемоделировать прошлое, сшив гипотетический парадный костюм, в котором «могло бы» и даже «должно бы» щеголять человечество, если бы, разумеется, оно всерьез хотело жить дружно и весело, являются и абсурдом в теории, и нонсенсом на практике. Не произнося избитых фраз о том, что история не терпит сослагательного наклонения, напомним: в обществе, как и в природе, царит открытый великим Дарвином безжалостный естественный отбор. А он, увы, всегда на стороне сильных и, желательно, умных. Василий Осипович Ключевский замечал, что история сама по себе ничему не учит, но строго наказывает за невыученные уроки, а Владимир Ильич Ленин, как бы продолжая сию мудрую мысль, уточнял, что история – мамаша суровая и в наказаниях не стесняется. То есть из фраз, которые сыплются, как горох, с разных сторон – и справа, и слева – можно сделать смелый вывод: победа – сластолюбивая женщина! – отдается только мускулистым и решительным, отважным и самоотверженным. И беременная коммунизмом Россия выбрала своим возлюбленным готового свернуть горы большевика. Парадокс, однако, заключался в том, что Ленин и его гвардия, включая товарища Сталина, сыграли совсем не ту житейскую роль, которую начертал им сценарий, написанный на основе марксистской доктрины и их собственной партийной программы. Никакого социализма-коммунизма, тем паче в мировом и хотя бы в европейском масштабе, о чем грезили Ленин и Троцкий, они, конечно, не построили и построить не могли: утопии утопают (увы, не в воде, а в крови), как промокший плюшевый мишка, и тают, как Снегурочка у камина. Нельзя – ни в государстве, ни в пробирке (invitro) – создать общество, в котором тысячи национальностей и племен сольются в один братский этнос, а чужие люди, забыв свои генетические пороки и предрассудки, отринув мысль о вражде («чтобы убить самое семя войны», как сказано на стеле Марсова поля), полюбят друг друга как самих себя или членов своих семей. Ни хозяйственный разворот (материально-техническая база), ни социальные реформы (общественные отношения между людьми), ни идеологический прессинг (воспитание нового человека) не дадут благих плодов. Где-нибудь и когда-нибудь (обычно на третьем-четвертом поколении) тропинка оборвется, а Вавилонская башня затрещит и обрушится. Заслуга Ленина – а она, как ни странно, есть! – в ином: он заложил основы того секулярно-средневекового общества, в котором обязана была, по логике мировой и собственной истории, вывариться Россия – единственная крупная европейская держава, каковая не прошла, в ряд с близкими и дальними соседями, эпоху классического, милленаристского («тысячелетнего») средневековья – ласкового Царства Божия. Более молодая, более отдаленная от античного культурного круга и набравшая более поздний национально-государственный разбег, Россия не успела скоординировать свои институты с аналогичными европейскими звеньями и принуждена была «пробежать» средневековье – со всеми его добрыми атрибутами – уже в XX столетии. Жизнь общества весьма похожа на развитие отдельного человека. Начинающему мыслить ребенку нужны элементарная забота и теплая поддержка семьи. Ему потребны гендерные игрушки, ибо без этих «бирюлек» – автомобилей или кукол – мальчик и девочка никогда не станут полноценными взрослыми, ни мужчиной, ни женщиной. В психологическом плане дети инстинктивно берут пример со старших – мамы или папы, бабушки или дедушки, если, правда, оные родственники не абсолютные мерзавцы. Подросток – иное: ему необходим уже некий отвлеченный идеал – ответ на вопрос, «делать жизнь с кого». Так появляются значки с лицами Феликса Дзержинского, портреты Юрия Гагарина, майки с Эрнесто Че Геварой или… иконы с ликами Иисуса Христа, Приснодевы Марии и святых отцов, в земле Российской просиявших. Без веры во что-то из подростка не будет путевого взрослого. Средневековье – это романтическое отрочество, подростковый возраст рода людского. Время, когда остро – до сердечной боли! – ощущается социальный заказ на идеал и идеологию, канон и канонизацию, службу и служение. И, как показывает тяжелый, почти 75-летний опыт Советской власти, такие запросы и заказы не обязательно должны удовлетворяться потусторонними небесными доктринами. В отличие от Западной Европы VI – XVвеков русское «богоискательство» XXстолетия питалось и насыщалось – до поры до времени – вполне земными субстанциями. И Ленин открыл русскому обществу дверь в секулярное средневековье, без «отдыха» в коем его лихорадило, и оно не могло нормально дышать и идти вперед. Россия прошла сей путь по суровой, каменистой тропе… Владимир Ильич не случайно шумел однажды на каком-то полуподпольном заседании ЦК РСДРП, грозя, что если «товарищи» откажутся поддержать курс на немедленное вооруженное восстание, то он, Ленин, сам пойдет к балтийским морякам, дабы поднять братишек на слом буржуазной государственной машины. Ильич действовал, как истый средневековый монах – ради своего кредо веры. Ради коммунизма, этого Царства Божия на грешной земле, но без Бога и ангелов, без серафимов и херувимов, без попов, но с партийными пропагандистами. На матросских и красноармейских штыках Ленин принес весть о торжестве этого чудесного общества. Святую Троицу заменили три закона материалистической диалектики. Первый – единства и борьбы противоположностей – стал Богом-Отцом, истоком всего сущего. Второй –переход от количественных параметров к качественным подвижкам – обернулся Богом Святым Духом, мощным средством движения вперед. Третий – отрицания отрицания – воспринимался как Бог-Сын, некий итог развития. Партия нового типа оказалась зашоренным духовным Орденом (и товарищ Сталин – по словам Анри Барбюса, Ленин сегодня – не таил соответствующих оценок): она спаяла воедино дворянскую государеву службу и монашеско-церковное служение, превратив рядовых коммунистов в белое духовенство, а «ответработников» – в черное. Обкомы и горкомы стали епископствами, ЦК – папской канцелярией, Политбюро – собранием красных кардиналов и монаршим Коронным советом. Партийный вождь (сия почетная функция постепенно перетекла от главы правительства, кем был Ленин, к генеральному секретарю ЦК, чья шестикрылая рать пошла от Сталина к Горбачеву) напоминал по сосредоточению властных полномочий, по речам, звучавшим, как истина в последней инстанции, и по бесстыдно воскуряемому фимиаму – только что не целовали туфлю! – католического римского папу. Русские православные митрополиты и патриархи на такие высоты никогда не поднимались. Генсеков, кстати, и выбирали, подобно папам, – на посмертном узком конклаве, сиречь сходке Политбюро. Председатель похоронной комиссии – вот она, реинкарнация! – возлагал на себя, когда обрывался, по команде, голос официальных плакальщиков и плакальщиц, бармы нового, очередного секулярно-атеистического идола. Да и сама тропа большевистской партии, пробившейся к горнему Олимпу из подполья, тюрем, ссылок и эмигрантских кафе, напоминала «синусоиду» католической ветви мирового христианства, восставшей из древнеримских катакомб и арен языческих цирков, где дикие звери терзали на потеху толпе плоть христианских мучеников. Исмогла бросить вызов имперскому началу, заняв потом величавый Кремль, как некогда католический клир бросал вызов империи и кесарям, сделав своей родной резиденцией гордый и христианофобный Рим. Русское же православие, вышедшее «из шинели» князя Владимира, не ведало – до Петра и Ленина – сих страстей Господних и с первого дня, не претендуя на политическую власть, смиренно припадало к ступеням благодетельного монаршего трона… Большевики торили свой путь. Плакаты и портреты заменили иконы и ладанки, флаги и знамена – священные хоругви, а шествия и демонстрации – крестные ходы. Собрания и юбилейные торжества – молебны и поучения, беседы с парторгами и «инструкторами» – сокровенные исповеди, коммунистические площадки на кладбищах – мысль о бессмертии. Ленин, как и положено средневековому суверену, был ярым антиплюралистом – и в политике, и в экономике, и в идеологии, и в быту. Одна-единственная партия (без всяких внутренних фракций!), одна генеральная линия (без колебаний вправо или влево!), одна доктрина (без произвольно-сектантских толкований!), одно – одноукладно-социалистическое – народное хозяйство с крупными фабриками и заводами, с кооперированным селом. Унифицированная трехзвенная классовая структура: пролетариат, беднейшее крестьянство и советские служащие (интеллигенцию и упоминать не хочется – она, по Ильичевой ремарке, навоз нации). Жесткая одномерно-лапидарная пропаганда с опорой на монопольно-казенные средства массовой информации (буржуазные газеты ни к чему – народная власть не нуждается в «бомбах лжи»). Стране, спору нет, необходима культурная революция, но нельзя забывать, что ее стержень – ликвидация массовой безграмотности и приобщение к полезным знаниям рабочих и крестьян, после чего, вероятно, отпадет потребность в профессиональных интеллигентах – носителях чуждых взглядов. Ведь вот – слушайте, мракобесы университетские! – как прекрасно писал в «Антидюринге» Фридрих Энгельс, гениальный ученый без буржуйских дипломов и аттестатов. На стройках будет царить гармония – человек с полчасика дает указания в качестве архитектора, затем берется мозолистыми ладонями за тачку и везет кирпичи к ближайшему объекту, а потом опять разъясняет окружающим сложные теоретические детали. И зачем нам, черви книжные, ваши профессорские кафедры? Режим, заложенный Лениным и видоизмененный, по объективным и субъективным резонам, его преемниками, продержался, как и предсказывал в июне 1457-го Мишель Нострадамус королю Генриху II Валуа, 73 года. Знаменитый пророк добавлял: «и семь месяцев». В действительности оказалось девять с половиной (до краха ГКЧП), а если считать их число до распада Советского Союза и отставки Михаила Горбачева, то получится даже тринадцать с половиной, то есть 74 года и полтора месяца. Думается, однако, что из глубины более чем четырехсот тридцати лет это простительная статистическая погрешность. Тем паче, что система развалилась де-факто именно в августе, а в декабре наступили роковые геополитические последствия. Режим Ленина, прогнавший Россию – по вящей воле Господней! – сквозь строй секулярного средневековья, выполнил свою важную специфическую задачу, не оставив после своей гибели зримых социально-экономических следов. Новая формация – якобы самая передовая и несокрушимая – рухнула под напором приватизационной (отсталой, буржуазной!) волны в считаные недели. Английская и Французская революции, разразившиеся, как и надлежит, по классическим схемам, в мирное время, подарили потомкам новые, дышащие по сей день, невзирая на все кризисы, хозяйственные уклады и «базисные» (по Марксу!) конструкции. А русская керенско-ленинская революция (да не настоящая революция, а эмоциональная, вызванная прежними – от Петра! – обидами и несправедливостями вспышка), которая озарила страну в военное лихолетье, не создала поступательной необратимости и формационного иммунитета. Русское общество, наигравшись модными леворадикальными, под фанфары чекистского террора, лозунгами (как когда-то европейские народы – религиозным, с крестовыми походами и кострами инквизиции, фанатизмом), вернулось в свое «исходное» дореволюционное социально-экономическое состояние. С позиций здравого смысла это была победа. С позиций эмоционального восприятия – поражение, особенно для ветеранской когорты. Но, по сути – без слез и лирики! – страна все равно шагала вперед, все равно решала свои проблемы. Западные народы, отринув классическое средневековье, перешли к первоначальному накоплению капиталов – как преддверию могучего капитализма, и Россия, отринув секулярное советско-партийное средневековье, тоже радостно занялась первоначальным накоплением. То есть «вернулась» к капитализму – но не к тому сусально-кукольному, что развалился сто лет назад, как карточный домик, при первом порыве свежего балтийского ветра, а к истинному, несокрушимому, который не будет уже зависеть от волнений на улицах и кадровых перемен в правительственных кабинетах. Нынешний русский капитализм – пока убог и сер. Он – посредственность и хулиганистый троечник. Но он, болезный, крепко стоит на ногах, одет в костюм, он при штиблетах и галстуке, имеет за плечами – в отличие от царского, эмбрионального, «ложнобеременного» капитализма – нормальный исторический фон со всеми его обязательными (как у людей!) принадлежностями. Вот в этом, очевидно, основная заслуга кремлевского мечтателя Владимира Ульянова-Ленина. Вождь просто запутал себя и других мудрёными латинскими терминами вроде социализма, коммунизма и диктатуры пролетариата. И просто – невзначай! – пролил потоки горячей крови… Дата публикации: 12 ноября 2012
Постоянный адрес публикации: https://xfile.ru/~2TXKj
|
Последние публикации
Выбор читателей
|